Мудрость брахманов

Когда солнце сходило в свою могилу за холмами, в ночи пробуждался страшный крик ужаса и метался в жадных руках ветра, словно испуганное слепое животное из джунглей мрака, что раскинулись за стенами монастыря.

Непрерывно, не понижая и не повышая голоса, не переводя дыхания, не делаясь то тише, то громче. "Это выбитая из камня древняя маска демона Мадху, полузатонувшая, выглядывающая в болотных дебрях из гнилой воды и следящая за миром пустыми глазами", - нашептывали монахи - нашептывали монахи.

Он возвещал чуму - этот самый Мадху!

И, преисполненный страха, бежал на север вместе со всей своей свитой местный махараджа.

"Когда придут на праздник Бала Гопала свами, святые пилигримы, когда дорога сия пересечется с их путем, мы непременно спросим, почему каменная маска в джунглях пронзает ночную тьму своим ужасным криком", - решили жители мест этих.

И вот за вечер до начала Бала Гопала по мерцающей дороге молча, с опущенными долу глазами, потянулись свами - в мрачных монашеских одеждах, словно странствующие мертвецы - словно странствующие мертвецы.

Четыре человека, отринувшие мир.

Четыре безрадостных Нескорбящих, освободившиеся от обузы возбуждения.

Свами Вивекананда из Тривандрума.

Свами Сарадананда из Шамбалы.

Свами Абхедананда из Майавати.

И четвертый, древний, из касты брахманов, имени которого никто не знал, - из касты брахманов, имени которого никто не знал. Они вошли в монастырь, следуя привалу, и остались там на отдых с вечера до утра, по-прежнему бодрые, неподвластные чувствам.

И когда день затонул во мгле, ветер вновь принес завывающий крик каменного лика, это ужасное послание - это ужасное послание.

Завывающий крик, непрерывный, неутихающий и не возвышающийся, непрерывный - бездыханный.

И тогда в час первой ночной стражи жители бросились к почтенному брахману, имени которого больше никто уже не знал и который был настолько стар, что сам Вишну позабыл о столетии его часа рождения, и спросили его, что движет демоном, заставляя великана, вздымающегося к небесам из болот, пронзать криком тьму.

Но почтенный молчал - молчал.

И вновь в час второй и третьей ночной стражи монахи трижды поклонились Достойному Почтения, а затем спросили, почему по ночам каменный идол испускает в дебрях крик ужаса.

И вновь, вновь молчал Достойный Почтения.

Но когда в четвертую ночную стражу жители трижды поклонились Достойному и спросили его, он разверз уста и заговорил.

- О жители, не тот это Мадху, чья маска выбита из белой скалы, кричит без перерыва. Кто же тот демон, о жители?!

Не жалобный ли это стон дня, что рождается молчанием солнца?

Что делать вам, о жители, с жалобным стоном дня, рожденным молчанием солнца?!

Ворвется ночь, проснется ветер, промчится с берегов болот над джунглями и над водою и принесет чашу жалобных криков к монастырю Сантокх-Дас - к монастырю Сантокх-Дас.

Но жалобные крики звучат с вечера до утра и с утра до вечера - без перерыва - из уст одного кающегося, лишенного Познания - лишенного Познания.

И больше нет там никого, кто бы кричал - кто бы там кричал.

Так говорил Достойный Почтения.

Дождавшись, когда закончится праздник Бала Гопала, монахи попросили древнего брахмана, чьего имени никто уже больше не знал, чтобы попытался он успокоить кающегося.

И Почтенный поднялся молча и отправился в предутренних сумерках к гнилой воде.

Звенящий бамбук сомкнулся за его спиной, как смыкаются зубья серебряного гребня, когда распускает свои длинные волосы королевская танцовщица.

Вдали в зарослях мерцала белым светом маска демона Мадху, указуя мудрецу дорогу.

Полузатонувший - обращенный лицом к небесам - с опустелыми глазами.

А разверстые уста - каменный грот - выдыхали ледяной воздух скалистых пещер.

Словно живой пар, поднималось болотное марево из кипящей воды и стекало с холодного каменного лика блестящими каплями - блестящими каплями. Стекало в землю из пустых глазниц, и боялся гладкий, высеченный в камне лик, что болезненно-медленно исказятся за тысячи лет каменные черты.

Так плакал Мадху-демон - плакал Мадху-демон. И жемчуга мертвого пота высыпали на лбу его днем, когда пылают джунгли - днем, когда джунгли плавятся от жары. Вдруг увидел брахман на опушке стоящего с вытянутой правой рукой нагого Кающегося, что громко кричал от боли - беспрерывно, ни на миг не умолкая, не исчерпав дыханья своего и ни разу не понизив голоса.

Он был источен, его позвоночник напоминал поредевшую косу, а ноги - палочки из покрытого лишаями древа... Его запавшие глаза - черные сушеные ягоды - черные сушеные ягоды.

В его вытянутой руке зажат был тяжелый чугунный шар с шипами, и чем сильнее сжимались пальцы Кающегося, тем глубже впивались в плоть шипы - впивались в плоть шипы.

Пять дней ждал брахман неподвижно, а затем трижды обошел аскета. Тот ни на мгновенье не прекращал кричать от боли. Брахман замер подле Кающегося.

- Простите, мой господин, - сказал он. - Простите, мой господин, - и тактично кашлянул. - Что принудило вас наградить вашу боль неутомимым выражением? Гмм... наградить неутомимым выражением?

Кающийся взглядом указал на шипастый шар в руке.

Впал мудрец в глубочайшее изумление.

Его дух погрузился в пучину бытия и царство первопричин, сравнивая вещи, которые могли произойти, с вещами, что давно умерли.

Звуки многих речей метались в его памяти, но он не находил того, что искал.

Все глубже погружался он в пучины духа, и казалось, что умерли размышления ударов его сердца и погасли потопы и землетрясения его дыхания - погасли потопы и землетрясения его дыхания. Травы болотные пожухли и завяли; наступила осень, и цветы вернулись домой, в лоно земли, и кора земная содрогнулась - кора земная содрогнулась.

Но все еще стоял неподвижно брахман, потерявшийся в глубинах чувств. Тысячелетняя саламандра выползла из болот, ткнула в него искривленным пальцем и прокричала в пещеру уха Кающегося:

- О, я знаю его, он - древен, бесконечной мудрости, достойный свами.

В самом центре земли, являющемся моей родиной, читала я его свидетельства, что давно уже пожелтели от времени, и знаю точно имя его и сан: почтенный свами Хэн-Цзень-чжа-Уф Аллемитананда из Гэ-Ширша - из Гэ-Ширша.

Так шептала тысячелетняя саламандра.

И тут мудрец очнулся.

И, повернувшись к аскету лицом, сказал:

- Б-б-бросьте шар, мой господин!

И как только Кающийся открыл ладонь, шар покатился к земле, и мгновение спустя погасла боль. Тут возвеселился Кающийся:

- Йо-хо-хо, - и в радости удалился с места боли торопливыми прыжками - торопливыми прыжками.