АРХЕОМОДЕРН

Содержание:

Завершение Нового Университета

Сегодняшняя лекция является завершающей абсолютно все. Это последняя лекция Нового Университета, он сворачивает свою деятельность на этой лекции. Это последняя лекция, которая имеет отношение к циклу хайдеггерианских лекций, и это завершающая лекция цикла постфилософии, который я читал в МГУ. По сути дела, это тотальное метафизическое резюме.

Археомодерн как эвристический термин

Сегодня мы осмысляем археомодерн. С одной стороны, вы, наверное, не слышали этого термина, потому что его не существует. Это правильно. Даже если у вас есть какие-то ассоциации, у меня есть предложение временно их отложить. Есть два похожих термина, которые сразу остаются за пределом нашей лекции, это археоавангард, который придумал Гиренок и археофутуризм, который придумал Гийом Фай. Оба термина расплывчатые, но к нашему дискурсу не имеют ни малейшего отношения.

Археомодерн - это явление, которое, на мой взгляд, должно встать в центре современного философского исторического политологического дискурса. Археомодерн - это главное, что вообще у нас есть. Сейчас мы будем говорить о самом и самом главном, но будем говорить, заходя немножко издалека, а не сразу в лоб.

Хочу сказать о появлении термина "археомодерн". В определенный момент, размышляя над тематикой смены трех парадигм, парадигмы премодерна, модерна и постмодерна, я пришел к выводу, что существует какой-то зазор между тем, что мы имеем в России сегодня, и что очень напоминает западный постмодерн или общемировой. Этот зазор я стал внимательно осмыслять, потому что концы с концами не сходились. В разных конструкциях смены парадигм от премодерна и традиционного общества к модерну, от модерна к постмодерну все четко и ясно, все это остается действительным и важнейшим инструментом нашего анализа, то есть, парадигмальный метод. Но в России что-то не сходилось. Когда мы смотрим на то, что происходит в нашей жизни, то это, действительно, очень напоминает постмодерн: Тарантино, Единая Россия - это из одного сегмента, то есть, идет такое откровенное, хихикающее и ухмыляющееся "не то", которое нам впаривают именно в качестве "копии без оригинала", и никто даже не делает серьезного вида. Мир симулякров - симулякров молодежных движений, симулякров идей, симулякров дебатов, симулякров СМИ, симулякров экономических процессов. С одной стороны, все это - верный признак постмодерна, но никто из вас и мы все не можем понять, что такое постмодерн. Несмотря на то, что все вокруг нас очень похоже на постмодерн, с другой стороны, это не может быть постмодерном. Осмысление того, в чем здесь дело, почему то, что вокруг нас, похоже на постмодерн и не может быть постмодерном, привело меня к необходимости введения такого понятия, как археомодерн.

Археомодерн как парадигмальная аномалия

На самом деле, археомодерн - это не новая парадигма, это не нечто новое, добавляющееся к премодерну, модерну и постмодерну, но это нечто, что - как понятие и как концепт - родилось из осмысления несоответствия российской современной условно постмодернистической действительности канонам постмодерна. Очень важно, что парадигма постмодерна, которую мы довольно подробно с вами рассматривали в курсе "постфилософии", на самом деле, следует за модерном. Обратите внимание на слово за. За модерном на трех уровнях: логически - это понятно, исторически, то есть, это соответствует историческому процессу, и парадигмально. Иными словами, постмодерн как парадигма, начинает вырисовываться и давать о себе знать в состоянии, когда модерн худо-бедно состоялся. То есть, нельзя представить себе приход постмодерна в общество, где не было модерна. Постмодерн туда, где не было модерна, придти не может. Постмодерн обязательно следует за модерном, он не может с ним сосуществовать или ему предшествовать. Собственно говоря, основная задача постмодерна, если мы посмотрим его философскую, политическую, социальную программу, это доделать за модерн то, что модерн не доделал, то есть постмодерн в этом вопросе с модерном солидарен, он говорит "да" модерну, но он говорит: "ничтоже бо соверши модерн". Так сказал Святой апостол Павел о законе, когда он определял новые параметры существования мира в эпоху благодати: "Ничтоже бо соверши Закон". То есть, закон был хорош, но он путь к обожению не открывал, и патриархи, даже праведники ветхозаветные, сидели по нашей православной традиции в аду, ожидая прихода Спасителя, на что даже рассчитывать не могли, просто сидели в той части ада, где было неплохо, честно говоря, но в аду. Точно так же постмодерн начинается там, где носители этого модерна отдают себе отчет, что "ничтоже бо соверши модерн", что начав свою программу, он не смог до конца осуществить своих намерений, не смог их воплотить. Иными словами, постмодернисты утверждают, что в модерне слишком много премодерна, и основная критика модерна со стороны постмодерна - это обнаружение в модерне архаических черт.

Модерн как инсталляция субъекта

Теперь мы должны объяснить, в чем же суть модерна, и я начинаю понимать, откуда происходят многие сбои в восприятии слова модернизация, модерн, с которыми приходится сталкиваться. Мы говорим, что модерн - это стиральная машина, хорошие дороги, дорогие европейские костюмы, бритые морды, гламур, качественный макияж, т.е. совокупность технических вещей, которые не являются ни сутью модерна, ни даже общеобязательными свойствами. Это лишь эпифеноменологические проявления, которые могут быть, а могут и не быть. Мы можем представить себе общество, где есть галстуки, бритые морды, машины и стиральные машины, но это не будет обществом модерна. Это принципиальный вопрос.

Что же тогда модерн? Модерн - это понятие, которое связано с появлением субъекта. Там, где есть субъект в его классическом картезианском понимании, там есть модерн. А там, где субъекта нет, там и модерна нет. Что мы понимаем под субъектом? Под субъектом мы понимаем классическое определение западноевропейской философии - это волевое рациональное начало. Там, где есть рассудок, и там, где есть воля, там на перекрестии линии воли с линией рассудка обретается субъект, кантианский ли, картезианский ли, фихтеанский ли - не важно, главное, что субъект. Вот он-то и есть модерн. Там, где появляется субъект как рационально-волевое начало - кстати, еще не ясно, индивидуальное или коллективное - где появляется философский субъект, наделенный рассудком и волей, там начинается модерн. Постмодерн опирается в своих конструкциях на этого субъекта, и не смотря на то, что постмодернисты осуществляют фундаментальные головокружительные кульбиты с этим субъектом - с его свойствами, с его волей, с его разумом - волю (ницшеанскую волю к власти или моральный категорический императив Канта) сводя постепенно к машине желаний у Делеза и Гваттари, как бы они не членили его рациональность от индивидуальной до дивидуальной, как бы они не говорили о смерти субъекта и смерти автора, как Барт или Бернар-Анри Леви, они продолжают иметь дело с субъектом и дальше, отталкиваясь от него, выстраивая на нем свои потрясающие наше дурацкое воображение конструкции.

В России нет субъекта

Но тут возникает следующее соображение: чтобы иметь дело с субъектом, чтобы, чтобы утверждать о его смерти, чтобы его делить на дивидуальность или присваивать субъектные свойства дивидуальным проявлениям, для того, чтобы говорить о машине желаний или ризоматическом посттеле, для этого надо предварительно иметь нечто, с чем можно все это проделывать - а это, оказывается, не такая простая вещь. Более того, это именно то, чего у нас нету и возможно, никогда не было: разума, помноженного на волю, у нас нет субъекта. Без этого, дискурс о постмодерне пролетает абсолютно мимо той базы, на которой он должен, пусть и отрицательным образом, основываться. То есть, о постмодерне в обществе, в котором не наличествует основное свойство модерна - субъект как рационально-волевое начало, говорить невозможно. И отрицание, и утверждение, и развитие дискурса о субъекте в любом направлении будет совершенно обманчивы. Нам будет лишь казаться, что мы что-то понимаем, но мы не будем понимать ничего; не потому, что мы глупы, а потому, что у нас отсутствует референциальная база, так как у нас нет субъекта.

Entzauberung как генезис субъекта

Как в модерне появился субъект, который стал его основой? Знаете, что такое современное общество, современный мир, современное? Это то, где есть этот субъект, а все остальное не является модерном в чистом виде. Там, где есть субъект, там есть модерн, там, где субъекта нет, модерна в чистом виде нет, и постмодерна, соответственно, быть не может.

Субъект в западноевропейской философии возник как результат расколдовывания мира. То есть, это некое следствие освобождения мира от сакрально-мифологического начала, светового измерения. Субъект, картезианский субъект, "cogito ergo sum", возник тогда, когда начался процесс систематического картезианского сомнения. "Сомневаясь во всем", западноевропейское человечество поняло, что в одной только вещи мы сомневаться не можем. Эта вещь называется субъект и обладает двумя свойствами: рассудком и волей. Вот это и есть признак модерна. Где и когда этот субъект появляется, там есть модернизация, и модернизация есть инсталляция этого субъекта в данной конкретной среде. Вот что такое модернизация. Со стиральной машиной или без нее, как правило, с машиной, иногда, возможно, без, иногда бывает машина без субъекта. Теоретически можно представить себе субъекта без стиральной машины, субъекта с бородой, без галстука, но если есть субъектность (рассудок и воля), то это будет модерн. В некоторых сектах, в ваххабитах или протестантах (у наших старообрядцев) есть субъект, но нет технологической атрибутики модернизма. Но и без атрибутов это будет общество модерна. А там, где есть стиральные машина, но нет субъекта, там-то мы и подходим к понятию археомодерн.

Для того, чтобы описать такую ситуацию, когда парадигма модерна, логически следуя за парадигмой премодерна, не учреждается по-настоящему и не становится доминирующей, преобладающей, потребовалось введение нового термина. Так возникла догадка о археомодерне. Это не какая-то новая парадигма, это особая ситуация, когда вместо диахронического перехода от парадигмы премодерна к модерну мы имеем дело с синхроническим наложением (с суперпозицией) парадигмы модерна на парадигму премодерна. Вот что это такое.

В поисках Юкста

В одном русском тексте, в переводе Делеза и Гваттари "Антиэдип" какие-то леваки, которые лет пятнадцать назад нас смели упрекать в том, что дискурс неоконсерваторов не достаточно европейский, ввели такое интересное словосочетание как "позиция Юкста". Я до сих пор убежден, что "позиция Юкста" - это какая-то очень заманчивая и ревелятивная вещь. На самом деле, эти придурки так перевели обычное французское слово juxtaposition, т.е. "суперпозиция", то есть "наложение одного на другое". Вот эта "позиция Юкста" - не просто очень удачный термин для наложения одного непереваренного на другое неотрефлексированное, но и идеально подходит для описания сущности археомодерна. Потому что это и есть кривое и неосознаваемое наложение двух взаимоисключающих конфликтующих матриц, двух парадигм - модерна на архаизм (на премодерн). Но обратите внимание, как здесь работает специфически русская талантливая находчивость, когда, не зная слова "juxtaposition" (или поленившись заглянуть в словарь), не долго думая, переводчики посчитали, что это "juxta", наверное, фамилия. Юкст, скорее всего теоретик структурной лингвистики. С простой и незамысловатой фамилией - Юкст.

История с "juxtaposition" не только точно описывает, что такое наложение парадигмы модерна на парадигму премодерна, но еще и показывает, как работает сознание археомодерна (в данном случае русского переводчика). Археомодерн берет слово "juxtaposition" как нечто цельное (холистское) и интуитивно понятное. А если есть какое-то логическое несоответствие, то на помощь приходит никому не известный доселе Юкст. С точки зрения модерна (переводчика как субъекта), слово "juxtaposition" состоит из двух частей: из приставки "juxta", что означает на, сверх, сквозь, и корня "position", от французского "poser", латинского "ponere" , "класть", что означает "позиция", "положение". Если субъект модерна не знает ни слова "position" или приставки "juxta", он лезет в словарь, если он не лезет в словарь или у него нет словаря, то он честно признается: "я не знаю, с чем я имею дело", "темное место". А вот что делает переводчик археомодерна, он говорит: "Ага, понятно, это Юкст!" И вместо того, чтобы спросить "Маш, а ты знаешь, кто такой Юкст?", археомодернист говорит в сердце своем: "Да это и так всем понятно, буду спрашивать, еще идиотом посчитают..." То есть, "Юкст" появляется не из дискурса модерна. Эти люди еще "Антиэдипа" переводят! Представляете? Вы представляете, как все в целом переведено, если споткнулись не просто на простейшей идее - на простейшем слове... Какова вообще ценность перевода постмодернистских текстов?.. "Антиэдип" это классика постмодерна, и если русский перевод начинается с этого замечательного Юкста... Так действует археомодерн.

И это не специально, это не панк, это не юмор, это просто само написало, а потом само прочитало, само издало, а потом само выучило. На каком-то этапе, Юкст получает самостоятельное автономное существование. Возможно это в модерне? Нет, потому что наделен волей и разумом, он может лгать, он может придумать Юкста, но это работа воли и разума, а так, чтобы Юкст появился сам - это уже не субъект, здесь работают другие колеса. Здесь, в дело вступает глубинная архаика, которая искренне не понимает вообще самого существования модерна. То есть это архаика, которая, даже оперируя модерном и постмодерном, принципиально не удосуживается верифицировать в сфере рациональных методологий и волевых практик ни одно из своих высказываний.

Археомодерн как сбой

Археомодерн можно определить как наложение, суперпозицию, юкстапозицию двух парадигм - модерна и премодерна - без их концептуального соотнесения, то есть, без выстраивания между ними внятного логического переходника, некого модуля.

Дело в том, что человек модерна - это не человек традиции, и поэтому человек модерна определяет себя и действует в определенной системе заведомых подразумеваний. Система этих заведомых подразумеваний, без которых нет человека модерна, жестко соответствует системе, построенной на отрицании системы премодерна. То есть, модернизация и появление субъекта принципиально связаны с расколдовыванием мира. Субъект рождается из расколдовывания мира, он является результатом свершившегося расколдовывания мира. До того, когда расколдовывание мира не свершилось, субъекта в этом понимании, как фундаментального носителя рационально-волевых стратегий не существует.

Все в русском сознании противится подобного рода определениям: "Как же? У нас и мир околдован и мыслим мы, и субъекты мы, и воля у нас есть!.." Вот это как раз и означает, что "без концептуального соотнесения". Если модерн есть, то он осознает себя как модерн и как не премодерн. Не бывает одновременно расколдовывания и заколдовывания. Существует либо расколдовывание, и продуктом его является субъект и модерн, либо нерасколдовывание, и продуктом его является несубъект и немодерн (архаика).

Философы подозрения

Размышляя об археомодерне и помещая его в центр философского внимания как предмет осмысления, исследования, то есть, тематизировав и проблематизировав археомодерн, я пришел заново к "философам подозрения". Рикёр, недавно перечитанный заново, навел меня на следующие мысли о том, как все это соотносится с "философами подозрения". Философы подозрения привлекаются здесь для того, чтобы яснее понять, где модерн действителен, и где модерн недействителен, где он представляет собой эту аномальную суперпозицию, которая не согласовывается, не выстраивается корректно с предшествующей парадигмой архаики и премодерна.

Обычно упоминают трех "философов подозрения" - Маркса, Фрейда и Ницше. В структуралистской интерпретации их миссия сводится к переосмыслению баланса рефлексивного и иррефлексивного внутри субъекта. Мы помним, что начиная с Декарта (создателя или по меньшей мере первооткрывателя субъекта) чувства включаются в рациональную сферу, то есть в сфере рассудочности существует много разных этажей. Помимо, собственно рационально-дискурсивного этажа (где сознание актуально), существуют еще темные иррефлексивные стороны (где сознание потенциально). Вначале они считались акцедентальными и до определенного момента, казалось, что самое интересное находится в рефлексирующем рассудке, а все остальное нерациональное или недорациональное, не имеет большого значения - как своего рода фон, шумы. Это и рассматривалось как следы "недопереваренного премодерна", "недопереваренной архаики". Получилась, что рассудок, субъект инерциально аффектирован по своему происхождению, по своей генеалогии архаикой.

До "философов подозрения", считали, что это не принципиально, главные процессы идут в области рассудка, там протекают основные процессы осмысления, модернизации, и человек шагает бодро и весело в своем субъектном направлении в сторону модерна. Но вот, "философы подозрения" сказали: "Друзья, мы фундаментально недооценили иррефлексивной стороны субъекта, она не просто атавизм архаических предрассудков, смутные шевеления желаний... Эта сторона настолько мощна, что сплошь и рядом подчиняет себе рассудок, делает его выражением скрытых и неосознанных сил и закономерностей, так что, сплошь и рядом то, что мы считаем рациональным объяснением и рациональными системами, является выражением или искажением тщательно скрытого от света рефлексии базиса". По Марксу это производственные отношения, то есть вся философия, вся идеология по Марксу есть ложное сознание, которое вуалирует реальность хозяйственных циклов. По Ницше существует только воля к власти, а все остальное - надстройки, по Фрейду существует только бессознательное и его импульсы. Функционирование бессознательного Фрейд назвал "работой сновидений", которая ведется на этой иррефлексивной стороне субъекта и в значительной мере предопределяет его общую стратегию. Иными словами, в актуальном рассудке содержится лишь малая часть потенциального рассудка, этой иррефлексивной стороны, которую по-разному стали оценивали и описывали разные "философы подозрения".

Структура как обобщение иррефлексивного в субъекте

В структурализме, в конечном итоге, эти школы почти сошлись воедино. Тогда была предпринята попытка создать на основании "философов подозрения" (марксизма, психоанализа и ницшеанства), а также структурной лингвистики Фердинанда де Соссюра, обобщающее описание сферы иррефлексивного в субъекте. Со стороны этнологии это проделал Клод Леви-Стросс, со стороны психоанализа Лакан, со стороны философии Барт, Фуко, Бодрийяр, Деррида, Делез и т.д. Так появилась философия структурализма. Для обобщенной иррефлексивной стороны субъекта было найдено новое, важнейшее для нас слово "структура".

Итак, структура есть обобщенное, осмысленное, изученное более или менее содержание иррефлексивной стороны субъекта. По Фрейду это бессознательная сфера, по Марксу это экономическая подоплека культуры и общества, по Ницше - воля к власти как основной и базовый инстинкт жизни, который и подвергается различным трансформациям в ходе подъема к рассудочной деятельности. Таким образом, у нас появляется новое самостоятельное понятие иррефлексивного в субъекте - структура.

Керигма

Здесь для того, чтобы выстроить ясную методологически конструкцию для анализа археомодерна, можно обратиться к Рудольфу Бультману, протестантскому теологу, который ввел очень важный термин для нашего анализа - "керигма". По-гречески это означает "провозглашение". В богословской традиции термин "керигматизация" сближается с термином "евангелизация" и обозначает обучение неофитов началам христианского вероучения, основам христианской догматики. Бультман толкует "керигму" по своему, понимая под ней "христианское учение минус мифология". По его мнению в христианстве есть рациональная рассудочная часть (собственно керигма) и огромное напластование иррациональных элементов, которые проникли из дохристианских языческих традиций, мистицизма (иудейского или эллинского) и т.д. Все иррациональное он включает в понятие мифологии. Мифология - это структура, которая, конечно, проникает в любую традицию и играет в ней огромную, чаще всего решающую роль.

Христианская традиция в ее исторической форме - например, русское православие - включает в себя множество "мифологических" элементов. Это и предания, "Жития святых", легенды и чудеса, повести о местночтимых святых, множество обычаев, обрядов и даже предрассудков, которые окутывают собственно догматическое богословское содержание традиции. При этом большинство воспринимает такое христианство как нечто целое и нерасчленимое, керигматические элементы неразрывно переплетены с мифологическими. И как правило, никакой сознательной богословской работы по вычленению из этой совокупности бесконечных данных строго керигматического содержания (то есть, чистого богословия, догматического богословия в его чистом виде - с рациональными утверждениями, с представлениями о тождестве и нетождестве, о различиях, о формах различий) не ведется. Вся керигматическая сторона, которая составляет основу богословия или просто тождественна богословию, растворена в огромном количестве мифологий, сказок, пересудов, эмоций, историй, преданий и различного рода комментариев, подчас довольно далеких от ясно рациональности основных вероучительных догматов.

У Бультмана высказывается - типично протестантская - то есть еретическая с точки зрения православия - идея, что подавляющее большинство материалов христианской традиции следует отбросить "как несоответствующее изначальному учению Христа". В духе арианства и даже эвионитских ересей первых веков христианства Бультман утверждает, что личность самого Христа в изначальной чисто керигматической версии христианства была "незначительной", а ее основу составляли хилиастические идеи ожидания Царства Божия и строго монотеистическая фигура Бога-Отца. У Бультмана от христианства вообще ничего не остается, как и у многих протестантов, что в принципе естественно. Нам, однако, важно не то, как сам Бультман толкует керигму (он это делает в духе протестантского узкого рационализма), но то, что он предлагает термин, который становится ключевым для понимания процесса модернизации и для объяснения ее сбоя в археомодерне.

Работа "христианских сновидений"

Керигма - это второй термин, который нам чрезвычайно важен для анализа археомодерна. Керигмой в расширенном структуралистском смысле можно назвать то, что противостоит структуре, то есть, рациональное содержание субъекта. Рефлексивная сторона субъекта - это керигма, а иррефлексивная сторона - это структура. Между ними в разных культурах, в разных обществах, в разных дискурсах существуют различные отношения. Нас интересует в первую очередь само разделение сферы субъекта на керигму (рациональное) и структуру (иррациональное).

Как керигма связана с модернизацией, мы увидим чуть позже, пока же обратим внимание на то, что керигматический уровень может существовать и в премодерне - в традиционном обществе, премодерне. Вот в христианстве есть структура (работа "христианских сновидений"): существуют чудеса, бесы, черти, предания, легенды, волшебные истории, бесконечное количество разнообразных апокрифических полу-предрассудков, какие-то из них вытекают из церковного учения, какие-то совершенно не вытекают и вообще к нему не относятся. Работа "христианских сновидений" (структуры) настолько активна и мощна, настолько аффектирует керигму, что ее подчас очень трудно выявить. Но она обязательно есть.

Археомодерн как аномальное коэкзистирование керигмы и структуры

Теперь снова обратимся к археомодерну и определим его в структуралистских терминах. Археомодерн есть сосуществование (коэкзистирование) керигмы и структуры в конфликтном и неупорядоченном состоянии. Обратите внимание, конфликт здесь иного порядка, нежели конфликт между парадигмами, потому что парадигма модерна приходит в мир традиции как парадигма "next" (фамилия "Сорос" по-венгерски означает "next"). Она приходит как "next" после Традиции, за ней, вместо нее, на смену ей, помимо не, против нее, как преодоление ее, и начинает свой конфликтный диалог с традиционным обществом, начинает его расколдовывание. А состоявшийся модерн сам является результатом этого расколдовывания.

Здесь сложно сказать, что первично (расколдовывание или расколдованность). В любом случае вторая парадигма (модерна) строится на отрицании первой парадигмы (премодерна). Керигма изгоняет структуру. В археомодерне все происходит иначе, эти две парадигмы не вытесняют друг друга, но накладываются друг на друга, то есть керигма не изгоняет структуру.

Наступление керигмы как предпосылка модернизации

Многие думают, что модерн - это сразу атеизм. Ничего подобного. Модерн - это вначале протестантизм, потом керигматический протестантизм, критика текста, потом деизм Декарта, Лейбница, Ньютона, Спинозы, и уж потом Лаплас, Тюрго, Фейербах и "Бог умер" Ницше. Это чрезвычайно важно. Советские философы в прежние времена учили, будто Декарт специально, зная, что Бога нет, писал, что он якобы есть, чтобы его не забрали в тюрьму. Это чушь. Декарт писал все так, как он честно думал, и он был абсолютно убежден в существовании Бога. Более того, Бог и являлся одним из центров его керигматической мысли, но это был радикально иной Бог, нежели Бог Средневековья. Это был Бог автономной керигмы, керигматический Бог рационально-волевого дискурса, который сохраняется и у Канта, и вообще в западноевропейской философии. Это "Бог философов", рожденный субъектом в его рационально-волевом дискурсе.

Здесь начинается самое интересное. Когда модерн наступает как модерн, он ставит перед собой первую задачу - отменить структуру, потому что структура - это и есть архаика в чистом виде, и заменить ее керигмой, еще пока не важно, чтобы эта керигма была нехристианской и антихристианской, атеистической, ультрарационалистической или, скажем, кантианской. Керигма может быть и христианской. Это самое важное, модерн есть там, где керигма побеждает структуру, даже христианская керигма.

Изначально в парадигме модерна речь шла не о том, чтобы привести к той керигме, к той автономной атеистической рациональности, как это случится позже по мере развития научной картины мира Нового времени. Первыми "модернистами" были богословы, выступавшие за чистоту вероучения против "народных предрассудков". Это уже первая заря модерна. Как только у нас стали наши дорогие боголюбцы разгонять скоморохов, носителей чистого сновидения, они приблизили модернизацию в России - раскол и Петра. Это был путь к расколдовыванию мира. Когда тронули жалкого и беспомощного скомороха, офеню, то задели живой нерв русской структуры. Генон писал, что как только в Западной Европе отменили шутовские процессии, "сатурналии", "дни дураков", когда верхом на осле псевдо-Папа въезжал задом наперед в храмы, то началась реальная модернизация и произошел конец сакрального католичества. Структура перешла к колдунам и сатанистам, которых стали отчаянно ловить и пытать. И тут уже и до Декарта с его "cogito" было рукой подать.

Когда даже богословская христианская керигма говорит, что для этих предрассудков, для "работы сновидений", для структуры нет места, с этого начинается процесс модернизации. Даже не важно, какая это керигма наступает, важно, что это именно керигма, а не структура.

Керигма наступает в модерне в соответствии с формальными правилами

Мы бегло посмотрели, что такое керигма, как она бьется со структурой, и как она побеждает в модерне. Теперь несколько уточнений к описанию этого процесса. На заре Нового времени западноевропейская керигма ставит перед собой формальную программную задачу: осветить с помощью "света разума" все неразумное, избавиться от "предрассудков" и "пережитков", то есть начинается осознанное и систематическое наступление на структуру. Сама керигма как таковая постоянно подвергается саморефлексии, вычленяющей из нее то, что является максимально "разумным". Таким образом, инсталлируется субъект.

Структура (точнее, ее выражения в средневеково-архаических формах), против которой керигма борется, находится в этом случае на том же самом уровне, что и керигма: она постоянно подвергается осмыслению, тщательно наблюдается и систематически опровергается. Еще точнее: декомпозиции и критике подвергается не сама структура, но ее формализация в виде идей, социальных организаций, политических институтов, религиозных практик. В каком-то смысле чистая керигма (основанная на систематической саморефлексии и вычленении субъекта) противостоит здесь нечистой керигме, существенно аффектированной влияниями структуры (бессубъектной и иррефлексивной).

Столкновение модерна и традиционного общества в такой ситуации строго формализовано. Керигма модерна постулирует расширение демократии. Традиционное общество продолжает по инерции быть монархическим. Модерн стремится сделать религию делом индивидуальным. Традиция тяготеет к тому, чтобы рассматривать ее как общеобязательный - тотальный - институт. Модерн выдвигает тезис государств-наций. Традиция продолжает ориентироваться на "христианскую империю". Между "новым" и "старым" начинается формальное противостояние. Причем инициатива исходит от модерна, который претендует на универсальность своей керигматики, подтверждаемой (в их глазах и в целях пропаганды) указанием на рефлексивную и саморефлексивную природу собственной керигмы. Модерн стремится сделать так, чтобы в пределе осталась только одна керигма - "царство разума", которая станет продуктом самоочищения от последних следов структуры (и останков "несовершенных", слишком "иррефлексивных" керигм прошлого).

Эта битва модерна против премодерна в Европе Нового времени ведется по всем правилам дуэли. Демократ, видя монархиста, критикует его, а если понадобится, то и убивает его. Защищаясь, тоже делает и монархист. Это борьба и одновременно прямой диалог, открытый диалог керигмы и структуры. Кто победит в каждом конкретном случае, это всякий раз решается по-разному, но в общем русле западноевропейской истории керигма все время одерживает принципиальные победы, хотя периодически структура пытается взять реванш и произвести реставрацию.

Основной процесс развертывается на уровни прямых идеологических деклараций: представитель старой христианской керигмы (с опорой на "народные структуры") отстаивает веру и церковь, атеист ему возражает, что "Бога нет", на этом уровне они и беседуют (иногда в кровавой форме). Так происходит на всем протяжении эпохи модерна: борьба керигмы со структурой облечена в формальное противостояние консолидированной рефлексирующей керигмы модерна с остатками прежней средневеково-католической, сословно-монархической керигмы, через которую дает о себе знать европейская структура.

Постмодерн как триумф керигмы

Но на определенном этапе модерну и его керигме удается одержать решающее превосходство в этой борьбе. Консервативные идеи, институты и политические системы окончательно отступают. Это происходит в ХХ веке после Второй мировой войны, когда "мировой демократии" удается необратимо сломить последние вспышки сознательного и "керигматически" оформленного отчаянного европейского консерватизма. Параллельно закреплению формальной победы над противником, керигма модерна переносит свое внимание на более тщательный и доскональный самоанализ. Победив противника вовне, она начинает более пристально заниматься тем, что происходит у нее внутри.

Тут-то и начинается философия подозрения. Обобщенный смысл послания этой философии состоит в следующем: керигма модерна действовала во имя разума в своей борьбе с откровенно "иррациональными" системами (теизмом, монархией, империей, сословностью и т.д.), но в этой борьбе мы проглядели, что "разум", стоявший в центре этой борьбы, сам основан на иррациональных, неотрефлексированных мотивах; одним словом, внутри самого модерна скрываются тайные пласты неотрефлексированной архаики - внутри, а не только вовне!

Вы думаете, что это "откат к иррационализму", как считали сумасшедшие советские преподаватели истмата? Неправильно! Это, наоборот, повышение градуса рационализма и субъектности! Тот момент, когда субъект модерна может осознать, что он слишком еще заражен архаикой внутри себя, что слишком сильна в нём работа сновидений, - это и есть высший переломный момент победы настоящего модерна, который справляется со всеми формальными (внешними, институционализированными) противниками, и начинает заниматься внутренними (более законспирированными). Уже нет формальных монархистов, их истребили. И тогда победившие во всем мире демократы задаются вопросом: "А мы сами, демократы, так ли уж мы демократичны? Нет ли в нас самих слишком много от монархизма, тоталитаризма, репрессивности прежних эпох? Не есть ли сам принцип индивидуума, гуманизма и центральности человека с его рассудочностью, в свою очередь, насилием над более гибкими реальностями - телесными импульсами, нечеловеческими видами живых существ, окружающей средой, желаниями?.."

Это и есть фаза постмодерна. Постмодерн это такое состояние, когда керигма модерна поворачивается лицом вовнутрь и начинает вычищать Авгиевы конюшни собственного подсознания, выводить его содержание на свет аналитического рассудка, уточняя и проясняя тем самым механизмы действия самого рассудка, освобождая рациональность (керигму) от всего того, что в ней еще по инерции оставалось от иррационального. Постмодерн рождается не из желания утвердить и укрепить эти иррефлексивные стороны в субъекте, а из желания излечить субъект от этих иррефлексивных сторон.

Фрейдизм как терапия субъекта

Поэтому постмодерн так тесно сопряжен и с фрейдизмом, и с фрейдистской терапевтической практикой. Фрейд говорит: "все больны, здоровья нет, но надо идти к выздоровлению; надо погружаться через систему психоаналитических консультаций в бессознательное, и постепенно разгонять туман "работы сновидений", открыто с ней взаимодействовать, спускаться в нее сознанием, трезво оценивать как это сознание черпает свое содержание из подсознательных импульсов и постепенно вычищать субъект от его иррефлексивных сторон. Это и есть труднодостижимая (если вообще достижимая) норма по Фрейду: субъект полностью осознающий организацию и механизмы собственного подсознания. Ученик Фрейда Юнг называл аналогичный процесс "индивидуацией" - переводом архетипов "коллективного бессознательного" на уровень индивидуального рассудка.

Марксистская керигма

Сходная идея у Маркса описывается в терминах баланса производительных сил и производственных отношений. Этот баланс предопределяет фундаментальные механизмы функционирования базиса, которые лежат в основе общества. Но процессы, протекающие на этом уровне в обычном случае скрыты от человеческой рациональности и выражаются опосредованно - через "идеологии" (как формы "ложного мышления"). Поэтому философские системы и политические режимы Нового времени практически всегда оперируют с ложными объектами и ложными методологиями - они призваны скрыть некоторые фундаментальные факты несправедливости и эксплуатации, лежащие в основе экономической структуры. И хотя буржуазные режимы (политический модерн) более совершенны, нежели рабовладельческие и феодальные, но вместе с тем, их стратегическая ложь тоньше. Маркс предлагает дать бой рациональности модерна (которую он определяет через классовый подход как буржуазную рациональность), спустившись к осознанию базиса и выстроив через это осознание новую керигму - на сей раз революционную и пролетарскую, коммунистическую.

Фрейдо-марксисты объединили оба эти подхода, посчитав, что Маркс и Фрейд описывают одно и то же явление - структуру! - с разных точек зрения, подвергая (также с разных точек зрения) критике керигму модерна (буржуазную политическую систему и рациональность, не подвергшуюся психоаналитической практике).

Ницше: жизнь как структура

Философия Ницше может быть типологически расшифрована в таком же ключе. Ницше считает, что современность представляет собой доминацию "ложных ценностей", которые обнаруживают свое "нигилистическое" содержание. Европейский разум породил теологическую керигму, которая на глазах рассыпается. ("Бог умер"). Атеизм и рационализм (модерн) для Ницше лишь обнажают фундаментальный кризис человеческого рассудка как такового, кризис субъекта. Отчаянно ища то, на что можно было бы опереться в таких условиях, Ницше открывает такие явления как "воля к власти" и "жизнь". Это ницшеанское понимание структуры. Он считает, что европейская культура основана на формальном отрицании жизни и воли к власти, но вместе с тем, полностью - хотя и слепо - управляется этой волей. Ницше предлагает спуститься к этой реальности "жизни", чтобы выстроить на ее основании нового субъекта - очищенного от худосочной керигмы абстрактных условностей (морали). Нормативом такого субъекта, сказавшего базису (структуре) "да", у Ницше выступает сверхчеловек, прямое воплощение воли к власти - осознанной и переведенной в статус отрефлексированной стратегии субъекта. Сверхчеловек строит свою керигму на прямом отражении витальной структуры.

Такое толкование Ницше объясняет, почему он занял центральное место в философии структуралистов, которые и составляли ядро западного фрейдо-марксизма. Однако философия Ницше настолько сложна и многосмысленна, что ее можно толковать и иначе.

Керигматичность постмодерна: финальный экзорцизм структуры

Носители модерна замечают, что структура все еще очень сильна даже в модерне, то есть, модерн не достаточен, и начинают его критиковать тогда, когда модерн по-настоящему победил, это признак его глубочайшей победы, а не поражения, не отката, не шага назад. Именно поэтому постмодерн, который вырастает из структурализма и из философии подозрения, и есть следующая парадигма, которая идет после модерна, фундаментально, логически, парадигмально и исторически после. Сам модерн осознается рефлексируется в данном случае самими собой как недомодерн, как недостаточно модерн. И на смену ему приходит постмодерн - такой модерн, который, действительно, модерн настоящий, так как в нем структура корректно осознана, отрефлексирована, выведена на поверхность и соответственно упразднена как структура, переведена в керигму. Эта идея экзорцизма структуры составляет суть программы постмодернизма.

Собственно говоря, что делает в индивидуальном порядке психоаналитик со своими клиентами, когда говорит: "Вы думаете, что у вас неприятности на работе и поэтому вы нервничаете? Нет, вас мама слишком сильно тискала в детстве, вы этого не можете забыть, и поэтому у вас все из рук падает. А-а-а... Вам снятся заячьи уши? Понятно, вы больны латентным гомосексуализмом. Почему? Это очевидно, как божий день, вспомните, кто такой заяц..." Независимо от конкретной методологии объяснения "работы сновидений" (что зависит от школы и остроумия аналитиков), в любом случае решается задача объяснить рациональное через иррациональное, но это не иррационализм, это высшая форма рационализма! Это практика погружения рассудка в те структуры, которые оставались до какого-то момента в тени. Здесь основная идея - вывести темное содержание подсознания, тайно формирующего якобы "светлое" содержание рассудка, на чистую воду, чтобы упразднить это "якобы", чтобы разум смог, наконец-то, функционировать по-настоящему прозрачно для самого себя. Это чрезвычайно сложная задача, и на практике фрейдисткая терапия с этим в подавляющем большинстве случаев не справляется (как впрочем, и юнгианская, вильгельм-райховская, лакановская и т.д.), но теоретически цель формулируется именно таким образом.

Основная идея постмодернизма состоит в том, чтобы довести до логического предела то, что недоделал модерн. Поэтому постмодерн в полном и настоящем смысле слова есть последний писк модернизации. Не смотря на то, что здесь мы видим феноменологию, совершенно не напоминающую классическую феноменологию Нового времени вплоть до "наезда" на субъект, который является осью Нового времени, это не что иное, как продолжение той же самой линии. Постмодерн хочет, чтобы была только керигма и чтобы эта керигма существовала в полной свободе от структуры. Упразднение и экзорцизм структуры это и есть виртуальность, керигма идеально соответствует параметрам виртуальности. При этом постмодерн привлекает различные архаические фигуры, фрагменты бессознательного, символы не для того, чтобы способствовать реваншу структуры, но наоборот, чтобы уязвить модерн, указав ему на его недоделки, на его несовершенство. Это полемическая и ироничная стратегия постмодернистской критики. Более того, превращая бессознательное в виртуальное, постмодерн полностью лишает его внутренней тлеющей энергии, подменяет структуру протезом.

Археомодерн как конфликт операционных систем

А что же в таком случае при таком анализе представляет собой археомодерн? Археомодерн - это такое состояние, где структуры гораздо больше, чем керигмы, при этом сама керигма такова, что никоим образом (даже предельно кривым) не произрастает из данной структуры, будучи принесенной извне и некорректно установленной. Это керигма, вообще не переработанная структурой, находящаяся с ней в остром, но неосознанном конфликте.

Представьте себе один и тот же компьютер с Windows, на котором запустили прямо на Windows операционную систему Macintosh. Будет ли он работать? Может быть он будет дымиться, может в нем будет что-то мелькать, но формально дискетка правильная одна, и вторая тоже правильная, и инсталляционный диск работает, и верные крэки к обеим программам указаны на обложке, но они вместе на одном компьютере не идут. Что происходит на этом компьютере? Возникает такая зона неопределенности, где может происходить все, что угодно. Одна система может победить другую, другая помешать первой, они могут выполнить какое-то задание, а могут и не выполнить. Это приблизительно то, что мы имеем в археомодерне.

Археомодерн как бред

В археомодерне нет центрального субъекта, который был бы полюсом рассудочности и воли, в археомодерне нет расколдованного мира, но, тем не менее, в нем нет и заколдованного мира, и нет какого-то стройного выражения структуры в виде (пусть архаической и иррациональной) персонализации бессознательных импульсов.

Речь идет о состоянии систематического (систематизированного) бреда. Собственно говоря, что такое бред, delirium? Делирий, это когда "работа сновидений" проникает в бодрствующее сознание без цензуры и опосредующих фильтрационных операций. В данном случае отсутствует очень важный элемент - элемент пробуждения. Этот элемент пробуждения для нас очень важен в понимании археомодерна. Чему можно было бы уподобить на психологическом уровне смену парадигмы традиции парадигмой модерна? Пробуждению. Парадигма Традиции действует, пока мы спим, там вовсю орудуют архетипы, активно действует бессознательное. Когда мы просыпаемся, начинается парадигма модерна. Представьте себе теперь лунатика: он уснул, но продолжает ходить, лазить по крышам, передвигать приборы на кухонном столе... Или, наоборот, человек, вроде, проснулся, но половина его сознания видит сны. Это и есть археомодерн. Также это называется клиническим состоянием тяжелого бреда. Можно сказать, что это и есть "позиция Юкста", синдром Юкста, болезнь Юкста.

Керигма адвайта-ведантизма

Важно заметить следующее: археомодерн не может быть отнесен к категории традиционного общества. Традиционное общество - это парадигма, которая, не смотря на то, что в ней существует очень развитая и мощная ("мясистая", "мордатая") структура, сама создает из себя соответствующую этой мощи керигму. Эта керигма традиционного общества обладает всеми свойствами сновидения, как древние культы, религии, архаические практики, но несет в себе и какие-то аспекты рационального начала. Традиционное общество - даже у самых примитивных народов - это не бред, это особая рациональность, непротиворечиво разрешающаяся в конкретной структуре.

Более того, есть чрезвычайно развитые керигмы, которые говорят универсальное "да" практически любой структуре. Пример - индуизм, который сознательно ставит недвойственность во главе рациональности, заведомо обосновывая сверхрациональную рациональность (так как свойство обычного рассудка оперировать с парами противоположностей). И этот керигматический адвайтизм заходит так далеко в своем преодолении противоположностей, что включает в себя даже двайта-ведантизм, т.е. свое прямое отрицание! Также индуистская керигма включала в себя множество неарийских структур (сновидений) местного населения Индостана, просто расширив пантеоны своих богов, духов и героев. Более того, антииндуистского реформатора Будду Гаутаму, жестко критиковавшего индуизм и Веданту, признали 9-ым аватарой, то есть воплощением Высшего Принципа, который специально проповедовал критическое учение, чтобы испытать индуистов на прочность!

У индусов нет разницы между сном и бодрствованием, но не потому, что они бредят, а потому, что у них и мир бодрствования, и мир сновидений подчинены одной и той же системе, где свободно импульсы из машины желаний и сновидений поднимаются вверх в богословие, потом спускаются назад. У нормальных индусов так оно и происходит, и живут они совершенно нормально.

Археомодерн пытает структуру

В археомодерне традиционное начало, то есть структура, живет в тени. Это принципиальный момент. Структура в археомодерне находится в тени, пребывает в плену, в подземелье, в погребе. Это состояние пытки. Структура подвешена в подвале на дыбу и над ней неустанно трудится палач отчужденной и криво инсталлированной рациональности. С определенной ритмикой в глотку ей заливают свинец, ломают кости, каленым железом тычут в плоть. Структура пытается орать, но поскольку псевдо-рациональность блокирует в археомодерне возможность структуры говорить, то тогда структура начинает двигаться в обход сознания и начинает создавать псевдо-рациональные заявления: например "хочу поехать на юга". Она тщетно пытается подобрать из заведомо негодного набора слов и знаков нечто, что соответствовало работе сновидений, но ей это фатально не удается из-за принципиального несоответствия рациональных схем.

В археомодерне керигма запущена против структуры, вопреки ней. Но это происходит не явно и открыто - как на Западе или на дуэли, но тайно, каверзно, под ковром, по-византийски. Мучение структуры есть, но субъекта, который был бы результатом расколдовывания мира и носителем ума и воли, нет. Мир археомодерна околдован, но он по-дурацки околдован: тут разговаривают машины, из шахты лифта раздаются какие-то странные голоса, человека влечет в звездные дали, "Гагарин не умер, он вернулся", ноосфера дает о себе знать, нельзя исключить межгалактические контакты - и так далее, вся феноменология позднего совдепа (да и раннего - от Платонова и ноосферы до Раисы Горбачевой).

Очарованная техника

Все это лежит в сфере очарованной техники. Не очарованных людей, которые живут как очарованный странник Лескова, немного запутавшийся человек традиционного архаического общества. Но вот уже очарованные пролетарии Платонова, которые говорят с паровозами, гладят топки в доменных печах, приговаривая: "хорошо пожрал, хорошо" - это явление уже совершенно иного толка, это очарованность тем, что по сути своей представляет собой предельную форму разочарования.

В России взяли рациональную марксистскую модель по расколдовыванию мира, с доказательством того, что Бога нет, и превратили ее в инструмент нового околдовывания. В 20-годы по деревням ездили атеистические пропагандисты и крутили приборчик, в котором искра между двумя электродами била. Они говорили: "Вот видите, а вам лгали, что Бог делает грозу! Что якобы святой Илия-Угодник в своей колеснице по небу скачет! А это просто наука!" Крестьяне отвечали: "Да, теперь видим... Если бы раньше такое видели, то сразу бы поняли все". Лектор демонстрирует то, что расколдовывает, но, на самом деле, околдовывает еще больше. Представьте себе эти кивающие лица! Это еще большее околдовывание, еще большая архаизация волшебного научного приборчика, чем достаточно рациональная керигма православия, построенная в соответствии с отточенными навыками корректного мышления и высокой степенью абстрактности.

Советская модернизация была типичным праздником археомодерна, где неразделимо переплелись между собой рассудочность и, одновременно, соскальзывание со смысла - у Платонова была прекрасная история в "Чевенгуре", что Дванов шел и вдруг увидел огромные, гигантские скульптуры женских ног, это были остатки разбитых большевиками древних статуй, и тут же была какая-то заметка о сельскохозяйственных работах. Цитирую: "В газете осталась лишь статья о "Задачах Всемирной Революции" и половина заметки "Храните снег на полях - поднимайте производительность трудового урожая". Заметка в середине сошла со своего смысла. "Пашите снег, - говорилось там, - и нам не будут страшны тысячи зарвавшихся Кронштадтом". Каких "зарвавшихся Кронштадтом"? Это взволновало и озадачило Дванова." Обратите внимание на выражение: "заметка сошла со своего смысла" - это обобщающее действие археомодерна. Смысл еще угадывается, но все слабее и слабее. И остаются только "волнение" и "озадаченность". Герой Платонова Дванов долго думал, что это могло бы означать и потом с такой же нерешительностью почувствовал, насколько же сложен и прекрасен мир, и пошел дальше по таким же своим идиотским делам. Предложение модернизировать предшествующую парадигму вызывает только ее новое перетолковывание, но какое перетолковывание!

Археомодерн как взаимопленение архаики и модерна

После крещения Руси восприняли своего рода "модернизацию", получили новую керигму (не совсем и не до конца, наверное, осмысленную), новую христианскую православную рациональность. Конечно, более древняя языческая дохристианская структура продолжала свою работу, проявляясь в приметах и обрядах, новых легендах и перетолковываниях христианских сюжетов и святых на древнерусский манер. И, в какой-то момент, керигма в чем-то искажалась под воздействием русских сновидений. Но с "Котлованами" и "Чевенгурами", археомодерн расцвел страшным цветом: атеистическая модернистская керигма атаковала структуру, стремясь ее вывести, но структура хлынула в нее изнутри, нанеся ответный удар. И все это без какой-либо формализации, все под ковром, в тайне, делая вид, что ничего не происходит или что происходит что-то, что никакого отношения к тому, что происходит на самом деле, не имеет.

Если бы модерна логически, исторически и парадигмально следовал бы в России о за премодерном, вытесняя его шаг за шагом, то мы постепенно размыли бы, растеряли бы нашу структуру, у нас остыли бы сны, мы не были бы так горячи, "взволнованы" и "озадачены", мы бы пожертвовали нашей прекрасной русской душой и стали бы более похожи на западных людей. Но не тут-то было, мы не пошли этим путем, мы пошли путем ускоренной модернизации, минуя стадии последовательной и кропотливой работы десакрализации.

Модерн в России победил, но он победил ценой того, что он перестал быть модерном. Вместе с тем, у нас сохранилась и архаика, но она сохранилась ценой того, что она перестала быть настоящей архаикой. Структура сама сдала себя в плен чуждому керигматическому марксистскому сознанию, которое в свою очередь само стало пленником этой структуры. Археомодерн - это такое состояние, когда архаика и модерн берут друг друга в плен. При этом никто не повелевает, каждый пытает другого.

Постмодерн (Тарантино) и археомодерн (Миике)

Как правило, явление археомодерна возникает в тех обществах, которые модерн из себя не вырастили, к которым он пришел извне, как колонизация. Например, легко понять, что археомодерном является современная Япония. Мы несколько раз в ходе лекций говорили о Квентине Тарантино и Такеши Миике. Я в какой-то момент осознал, что эти фигуры не являются тождественными, и что между Тарантино и Миике существует колоссальная пропасть. Если внимательно смотреть Миике, например, "The Bird People in China", или другие его работы, например, "Rainy Dog" - то становится понятным, что у Миике существует пласт искреннего страдания, наивной веры в утраченное сакральное и огорченной душевности человека традиционного общества. На фоне этого абсолютный лед Тарантино выглядит качественно иным. Хотя обоих режиссеров принято считать классиками постмодерна, одного - японского, другого - американского.

Принципиальное различие Тарантино и Миике - это как раз различие двух совершенно различных контекстов. Тарантино - это постмодерн в чистом виде, и это абсолютно рациональная субъектная стратегия, так же и Родригес со своей серией "Дети шпионов", где происходит разбивание субъекта по отдельным, разбросанным и причудливо сложенным постсубъектным, постиндивидуальным, дивидуальным виртуальным частицам. А у Миике мы видим археомодерн, страдающий, переживающий, которому жестко в 1945 году американские оккупанты жестко навязали абсолютно чуждую модернистскую технологическую керигму, которою он абсолютно не понимает.

Криминал на запретной черте

На пересечении косо установленных друг на друга керигмы и структуры живет сердце криминального сообщества. Потому что криминальные круги - одно из показательных проявлений археомодерна. У Миике почти все фильмы про якудзу. И это не случайно. Криминальный мир по отношению к традиционному обществу - это модерн, ведь у этого круга свои законы, далеко не совпадающие с традиционной этикой, обрядовостью, религиозной, кастовой или сословной догматикой. Но по сравнению с обществом модерна, "правовым" и "гражданским" - воровские миры это чистая архаика, иррациональная и полная предрассудков.

Криминалитет является одним из самых ярких примеров выражений археомодерна, когда правовое сознание, которое соответствует модерну и дневному миру, не проникает глубоко, и встречается на нелегальной линии между днем и ночью с голосом сновидений. При этом не побеждает ни то, ни то. Архаическое и неправовое начало в криминале не побеждает до конца правовое. Поэтому часто члены организованного преступного сообщества идут на контакт с правоохранительными органами и спецслужбами, начинается коррупция и тех, и других (поскольку разлагается не только государственные органы, сотрудничающие с криминалом, но деградирует и воровское сновидение, воровская идея). Все останавливается и зависает в таком неопределенном состоянии. Криминальные среды - это наиболее яркая феноменологически среда, где археомодерн процветает и живет.

География археомодерна

В условиях археомодерна сегодня живет подавляющее большинство человечества. Это страны Третьего мира, Востока (даже индустриального развитого) и Россия. Европа находится в переходном состоянии от "высокого модерна" к постмодерну. В США постмодерн уже преобладает. Кроме того, переход от модерна к постмодерну моно назвать главной цивилизационной и социальной тенденцией Запада в самом широком смысле слова. Все остальные живут в археомодерне, и они мучаются в нем.

Самое неприятное в археомодерне то, что это состояние глубочайшего, но при этом неосознаваемого конфликта. Археомодерн - это конфликт противоположностей, которые не сняты в синтезе, не гармонизированы, но даже и не противопоставлены ясно друг другу. В археомодерне архаика и модерн привязаны друг к другу спинами и в таком положении не могут заглянуть друг другу в глаза, не могут осознать, что причиняет им боль, что сдерживает и саботирует любые их начинания. Им никак не удается поставить противника напротив себя, увидеть его, осмыслить его. Если бы эта операция была возможна, то началась бы война (керигмы модерна и архаической структуры), полилась бы кровь, и началось бы настоящее счастье, потому что хуже, чем состояния археомодерна, ничего не может быть.

Археомодерн является острым метафизическим, философским, парадигмальным заболеванием, самым серьезным, самым страшным и самым опасным, а эстетически - самым отвратительным. При этом, заболевание заразное. Заболевание может быть строго описано, что позволит вскрыть его везде, как только мы сумеем определить его симптомы: оно состоит в наложении друг на друга автохтонного иррефлексивного, то есть, структуры (коллективного бессознательного) и псевдо-рефлексивного в качестве чуждой, навязываемой извне керигмы. При этом структура все еще сильна, но нема, а керигма слаба, но параноидально жестока (хотя и косноязычна).

Кукуйский язык и морфология бреда

Археомодерн можно описать через филологию. Немота структуры и косноязычие керигмы, постоянно размываемой ночными (немыми) ассоциации бессознательного, порождают особое языковое явление - специфический язык археомодерна.

У Клюева в поэзии упомянут "кукуйский язык". Меня очень заинтересовало, что же это за язык. Оказывается, так русские называли немецкий язык, потому что в Кукуйской слободе в Москве жили немцы. Но я думаю, что кукуйский язык - это что-то гораздо более интересное и содержательное. Видимо, помимо собственно немецкого, на котором непонятно для окружающих русских говорили немцы, существовал еще один особый псевдо-немецкий, русско-немецкий язык, основанный на случайных ассоциациях русского уха, слышащего немецкую речь и "догадывающегося" о значение слов и звуков, либо придумывающего его. Это явление известно в лингвистике как "народная этимология". В XIX веке ходило такое выражение: "Ну что ты глазенапы-то вытаращил?!" Под "глазенапами" имелись в виду, шутливо-уничижительно, "глаза". Но это слишком научное объяснения. Правильнее сказать, что имелись в виду именно "глазенапы", вылупленные - "взволнованно" и "озадаченно" (как у Дванова после прочтения статьи про пахоту снега) - глазные яблоки недоумевающего русского человека. С точки зрения керигмы Glasenapp - это распространенная среди русских немцев фамилия, этимологически не имеющая к глазам никакого отношения. Но русские слышали все по-другому. (Это снова отсылает нас к Юксту). Вот это, пожалуй, и есть кукуйский язык.

Еще очень хороший язык Черномырдина, в котором принципиально очень подло, с хитрецой, не согласуется ничего, ни падежи, но синтаксис, ни логические связки (союзы сочинения используются вместо подчинения и наоборот). Слова в речи Черномырдина не согласуются не от неумения, напротив, от слишком большого умения, но весьма своеобразного. Это тоже яркий пример кукуйского языка. Черномырдин хочет что-то сказать, но одновременно хочет что-то скрыть. Он начинает говорить, но еще не закончив фразу, в самом ее начале, вдруг пронзительно осознает, что если он еще шаг сделает, то станет жертвой, рабом логических структур, и тогда ему не вырваться. Он будет вынужден сформулировать некоторое высказывание, которое будет иметь юридическую силу необратимой синтагмы. За это придется отвечать: суть керигмы модерна в том (да и керигмы вообще), что за каждое высказывание говорящий и делающий несет абсолютную личную ответственность. Но именно этого Черномырдин не хочет делать ни при каких обстоятельствах. При этом, если он вообще промолчит, и не подаст голоса, не будет хотя бы крякать, хрипеть или имитировать речь, его могут принять его за бессловесное животное, за предмет (за газовую трубу, за объект) и использовать против его воли - например, переставить, как тумбочку. Соответственно он должен подавать признаки филологической жизни, но так, чтобы ускользнуть ответственности за высказывание. И решая эту непосильную, труднейшую задачу, речь Черномырдина, начавшись с одного, быстро "сходит со своего смысла", запутывается в противоречиях, движется произвольно, несомая волнами случайных ассоциаций и эмоций, помогающих выпутаться из трудного положения с опорой на везение и прирожденную смекалку. Поэтому некоторые высказывания Черномырдина вообще ничем не заканчиваются, фразы обрываются на полуслове (в психиатрии сходное явление называется шизофазией), пустое резонерство врывается в речь, заставляя слушающего забыть о логических связях и их отсутствии в остальных частях высказывания. Но речь идет не о пациенте, а о бывшем премьер-министре огромной страны и государственном муже высокого ранга.

Черномырдинский кукуйский язык - это классический ортодоксальный язык археомодерна, где все совершено непонятно в целом, но все понятно по частям. Мы интуитивно угадываем, что он хотел сказать, ухватываем смысл. Стоп! Почему мы ухватываем смысл? Потому что мы тоже принадлежим к кукуйскому народу, к условиям археомодерна, и мыслим и говорим именно по-кукуйски. Все, включая всех присутствующих и всех живущих в России, и по-другому мыслить мы не можем. Это означает, что мы, строго говоря, в научном и медицинском смысле бредим. Все, что мы считаем сном или бодрствованием, не является ни тем, ни другим, это общее неразрывное, сплошное поле русского бреда.

Delirium

Бред на латыни называется "делириумом". Delirium образовано от "de" - "от", "из" и "lire", "борозда". Дословно означает сойти с борозды (как заметка в "Чевенгуре" "сошла со своего смысла" - и кстати, там также упоминалась пахота). Русское слово "бред" тоже очень удачно.

Бред - это когда люди бродят впотьмах, наталкиваясь на идеи лбами. Идеи пребывают сами по себе, а мы между ними бродим тоже сами по себе. Мы их не видим, но мы их чувствуем, потому что они мешают нам бродить. Отталкиваясь от этих идей, отпрыгивая от них и потирая шишку на лбу, мы фиксируем тем самым, что в этом месте есть идея, и мы похожи на умных, потому что умный отличается от совсем неумного (вернее, по-русски умный отличается о животного) тем, что он может отличить какие-то рациональные сигналы понять, почувствовать, что в этом ментальном месте находится что-то (идея). И русские вполне могут отличить - по степени болезненности ощущений и силы удара - сильные идеи от слабых. Тем самым создается видимость разумности, не присущей зверям и полным клиническим идиотам. Но при этом отличает эти рациональные сигналы русский человек очень специфически - спиной. Это и есть ментальная картина бреда.

Славянофилы и западники обнаружили археомодерн

Очень важное (особенно при рассмотрении проблематики археомодерна) явление в русской философии - это спор славянофилов и западников, который, кстати, абсолютно о том же самом. Во время расцвета Просвещения у нас в XIX веке появились первые поколения непоротых дворян, которое принялось жарко спорить о специфике русской культуры, русской истории, русской традиции, русской религии, русского общества. Наиболее внятные и законченные формы эти споры приобретает с появлением двух интеллектуальных лагерей - спор славянофилов и западников. Этот спор рождается из обнаружения археомодернистической природы русского общества.

И славянофилы, и западники обнаружили, что, имея дело с Россией, они имеют дело с археомодерном. Но Чаадаев и славянофилы сделали из этого два противоположных вывода. Чаадаев - ученик де Местра, одного из самых консервативных мыслителей Европы, носителя жесткой католической керигмы. В российских условиях ученик западного ультраконсерватора становится ультрамодернистом. Вот парадокс: Чаадаев является полноценным настоящим ортодоксальным модернистом и одновременно последователем одного из самых консервативных, если угодно, системообразующих для европейского консерватизма и традиционализма (недаром на него часто ссылается сам Генон). Жозеф де Местр - крайне правый по европейским стандартам Западе, можно сказать, архаик. Но в России он становится вдохновителем крайне модернистического Чаадаева. То, что для керигматической Европы структура, для бессознательной сновиденческой архаической России - недоступная керигма. Это и есть археомодерн.

Чаадаев говорит: если мы посмотрим на русскую культуру, русскую историю, русское общество, то мы увидим там какую-то полную чушь. Концы с концами нигде не сходятся. Все и государство, и право, и идеология, и религия основаны на многоэтажной лжи, имитации, пародировании, неадекватности, передержках, абсурде. Правильно говорит Чаадаев, он абсолютно прав. Так оно и есть вплоть до нашего времени. Если посмотреть на Россию с точки зрения керигмы, то мы обнаружим сбои в каждый момент. Каждое постановление, каждое правовое и историческое действие, где уже пора бы появиться субъекту и формально предполагающее, что он у нас появился, оказывается блефом. Модерн внедряется, но одновременно проходит мимо.

Начинаем философствовать - философствуем так, что субъект немедленно превращается в целостность, мир "делится надвое", как у Сковороды (первый русский философ), возникают какие-то архаические гностические мифы, Соловьев видит Софию, которая приходит к нему в виде прекрасной женщины, космист Федоров воскрешает мертвых и пытается управлять атмосферными явлениями. Не философия, а настоящий слабо систематизированный бред. Мыслеподражание. Так философствуют коты. Этот бред самоутверждается и развертывается в форме видений наяву, ощущений, испытаний плоти, абстиненции (те же философы девственники - Соловьев, Федоров) или наоборот - дикой пьяни, разгула и разврата, как у других философов Серебряного века (Философов, Мережковский, Розанов, Бердяев). Обязательно проявляются крайности - изнурения или наоборот, возбуждения плоти, и все для того, чтобы не кончался этот бред, чтобы плоть, ее пары насыщали произвольно и причудливо функционирующее русское сознание.

Чаадаев первым и еще до появления самой русской классической философии заметил несоответствие русского общества и русского мышления законам европейской керигмы и воскликнул: это кошмар! Для того, чтобы что-то с ним сделать, надо либо переехать на Запад, либо Запад сюда перенести. Так родилось русское западничество.

Чем дальше, тем больше я начинаю понимать, что это ответственное, умное, адекватное направление, так как это люди, которые понимают, что в археомодерне существовать невозможно, отвратительно, что это удушает, стопорит любое начинание, фальсифицирует любую мысль, энтропирует любое деяние, и что эту конфликтность необходимо снять, разрешить. Но... Но тут-то и начинаются наши расхождения - западники предлагают снять ее исключительно в пользу керигмы, причем керигмы современной и западноевропейской, в пользу керигмы модерна. Они обосновывают это тем, что другой столь же сильной и претендующей на универсальность керигмы нет, а если у нас и была своя керигма, то мы ее давно утратили. Утратили с началом модернизации России, когда и начался у нас археомодерн. Истоки болезни уходят в эпоху раскола, т.е. в XVII век.

Стратегия славянофилов: раскапывать структуру

Но как решили проблему археомодерна славянофилы? Славянофилы сказали: да, наш любезный друг Чадаев в постановке диагноза полностью прав! Мы, действительно, живем в полнейшем бреду. Но... Виновата в этом не структура (бессознательное, народ, сновидения, традиция), а носители нерусской керигмы, реформаторы петровской эпохи, сам Петр и другие западники XVIII века, которые загнали русскую структуру в подполье и, тем самым, создали археомодерн. И вот какой рецепт предлагают славянофилы: давайте раскапывать структуру! Еще более прекрасный вывод!

Одни (западники) сказали: этот, уродливый, отвратительный, неприемлемый компромисс археомодерна, мы должны решать в сторону Запада. Надо сказать, они были молодцы, они хотели выздороветь - выздороветь сами и вылечить всех остальных. Другие (славянофилы) сказали: давайте наоборот обратимся к сновидениям и построим создадим мир старых русских сновиденческих сказок. Они были ее большие молодцы, они хотели не просто выздороветь и вылечить остальных, но и отстоять самобытность и достоинство наших русских предков, нашей мечты, нашей самобытности. Призыв славянофилов "раскапывать структуру" услышала русская культура, русские композиторы, русская литература второй половины XX века и создала сокровище, то, что мы называем "классическими образцами национальной культуры". Они слушали именно голос структуры, дух народа, его музыку. Они творили и жили в основном в рамках славянофильского канона.

Национал-гомеопатическая терапия

Славянофилы начали еще более важный и еще более интересный процесс, чем просто встать на сторону структуры в условиях археомодерна. Они не просто защищали структуру от западнической керигмы, они предложили и более радикальный путь: давайте лечить археомодерн.

По сути дела, предложение западников по борьбе с археомодерном было очень логично, но оно предлагало убить больного. Отвратительный облик больного, пускающего слюнявые пузыри, отказывающегося самостоятельно передвигаться, глупо хихикающего, на первый взгляд был аргументом в их пользу. Действительно, кому нужен этот больной в таком состоянии. Западники косвенно надеялись, что освободившееся после депортации больного в морг, после его эвтаназии, придет нечто более разумное и полноценное, выстроенное по законам керигмы - выстроили же американцы успешное государство практически на пустом месте - без истории, без традиций, без подсознания; только на основании примитивнейшей во многих отношениях керигмы, и все у них получилось. Так и российские западники держали в уме нечто подобное - был бы субъект, был бы разум, а все остальное приложится, считали они. И в этом они были верны строгой логике модерна и модернизации.

Но славянофилы предложили иной сценарий: давайте все-таки лечить, но сначала давайте осознаем, нет ли в таком плачевном состоянии русских вины заезжих врачей, которые вместо излечения археомодерна, своими практиками только усугубляют его состояние и тем самым несут основную ответственность за археомодерн. В мягкой форме славянофилы намекнули на следующее: давайте убьем не больного, но тех врачей, которые его довели до такого состояния. Это неправильные врачи, у них неправильные лекарства. У них есть что-то здравое в оценке состояния больного и они правы в том, что надо что-то делать, но что именно - тут мы не согласны с ними категорически. Во-первых, устраним этих горе-врачей, а потом все-таки попробуем лечить, причем с опорой не на керигматические лекарства, а на автономные силы структуры - то есть гомеопатически. Национал-гомеопатической терапией.

Засучив рукава, славянофилы принялись лечить, как и их прямые последователи в ХХ веке, евразийцы тоже лечили - лечили археомодерн русского народа. Так сложилось наиболее адекватное направление русской политико-консервативной философии - от Киреевского, Хомякова и Аксаковых через Достоевского, Гоголя, Самарина, Леонтьева и Данилевского вплоть до Трубецкого, Савицкого, Алексеева и Гумилева. Все оно проникнуто одной главной задачей: стремлением излечить русских от археомодерна.

Всемирный фронт евразийцев против западноевропейской керигмы

В программной книге "Европа и человечество" и особенно в рецензии Савицкого на эту работу евразийцы заметили важнейшую вещь: леча русских от археомодерна, мы излечиваем не только русских. Точнее, идея лечить русских - это идея не только лечить русских, это идея лечить весь мир, потому что японцы, китайцы, албанцы, латиноамериканцы, африканцы, индусы нуждаются в аналогичной терапии. Может быть, мы просто яснее, раньше и острее осознали это заболевание, поняли что археомодерн есть болезнь, и, понимая, насколько нам это неприемлемо и отвратительно, мы им стали им заниматься всерьез.

Развивая интуиции славянофилов, евразийцы вплотную подошли к системному описанию проблемы. Запад претендует на то, что нормативы модерна, выросшие на его исторической почве, являются универсальными законами и всечеловеческими критериями развития. Так родилась керигма модерна, претендующая на то, чтобы стать керигмой вообще, нормой универсальной рациональности (mathesis universalis Декарта и Ньютона). Колониальное распространение западных влияний на все остальные страны, культуры и цивилизации мира повсюду порождало археомодерн. Локальные структуры (т.е. культуры, религии, обряды, верования, традиции, социальные и политические системы, хозяйственные формы и т.д.) загонялись в подполье, и чуждая - полупонятая или вообще непонятая - керигма блокировала их естественный и гармоничный выход. Весь мир (за исключением Европы, Запада) заговорил на кукуйском языке и души народов начали невыносимо страдать, гнить от вируса колониального протеза самосознания.

Россия оказалась в таком положении не через прямую колонизацию, как большинство стран Азии, Африки и Латинской Америки, но через культурную колонизацию. Это славянофилы называли "романо-германским игом". Поэтому у России теоретически есть шанс осуществить консервативную революцию в пользу структуры (знаменитый термин "революционный консерватизм" первым предложил именно славянофил Ю. Самарин), сбросить западническую керигму и начать процесс антиколониальной борьбы против европейской керигмы в планетарном масштабе. Не только во имя русских, но во имя самобытности всех культур и народов мира. Таким образом, в политической философии явления структуры и керигмы, состояние археомодерна, находят свое прямое воплощение.

Археомодерн по-советски

Расцветом археомодерна в России была советская эпоха. Поставив задачу реализовать свои ультрамодернистические проекты, тотально внедрить марксистскую керигму, большевики и справились с этим и не справились. С одной стороны, им это удалось, но... за счет лишения марксизма его рационального содержания. Встает вопрос: что же тогда они внедряли? Если мы внедряем марксизм, и для того, чтобы его внедрить, марксизм перестает быть марксизмом и становится неизвестно чем, сновидением, то что мы делаем?

До определенного момента, на первых этапах сами рациональные носители марксистского дискурса понимали, с чем они имеют дело, где идут на компромисс в понимании (непонимании) основных догм народными массами, где сознательно подстраиваются в прагматических целях под "пережитки", где жестко сталкиваются с формализованным противостоянием. Но постепенно в 30-е эта рефлексия постепенно утратилась, стерлась, испарилась, и в сталинскую эпоху понимание слилось с непониманием. Тогда-то и начался расцвет советского археомодерна. Вначале большевики строго руководствовались идеей: внедрить сознание бессознательным людям. Были классово сознательные, пролетариат, и остальные - несознательные граждане. В первый период велась настоящая борьба: вот "сознательные" (керигма), а вот "несознательные" (структура). "Ты несознательный" - говорили, и расстреливали. Носителей структуры в первые годы отстреливали, перевоспитывали, трансформировали, одним словом, в покое не оставляли, и критерий сознательности и несознательности был очевиден, вполне рационален и математически выверен.

Но в определенный момент советской истории видно, как это стремление реальной модернизации, желание любой ценой навязать русской структуре марксистскую керигму исчезает. Уставшие коммунисты будто опускают руки: ну, ладно, Бог с ними (черт с ними), с несознательными, не будем. С этого момента структура свое стала наверстывать: ага, перестали, а я-то вот она! И пошло: Сталин - наш вождь, фараон, Ленина - в мавзолей, Сталина тоже, человека - в космос! Русское сновидение начинает работать, керигма отступает, и к 91-му году от нее не остается вообще ничего!

70 лет марксисты вышибали несознательных граждан из их несознательности, и снова абсолютно несознательный народ, весь до единого. Забыто все, костер из партбилетов тихо догорает в скверике. Все формулы коммунизма от простейших до сложнейших выветрились полностью. Структура голосует уже просто так, "за": птичка пролетела, пьяный человек прошел, вот, Борис Николаевич, будет у нас царем, нет другого - значит он будет! Структура полностью сгубила марксистскую керигму, но и сама в своем археомодернистском подполье существенно подгнила, попортилась.

Трудовой отдых

Нельзя сказать, что это традиционное общество. Где вы видели такое традиционное общество, которое находится в состоянии перманентного бреда? Традиционное общество имеет свой порядок, распорядок, и даже, если угодно, свою керигму. Оно, безусловно, имеет нравственные и этические нормативы, рациональные запреты и объяснения.

Может быть, на уровне семьи что-то сохранилось? Но и туда проникла советская модель. Советская семья, хождение на службу, расползающаяся этика, служебные романы и слабовольные дети. Застолья с песнями о Чебурашке. Типичная фигура советского периода - рабочий-алкоголик. Но это не член традиционного общества. Советский человек все время трудится, трезвый или пьяный. И ему кажется, что это нужно. Он трудится, даже если пьет водку. С каждой рюмкой идет какой-то процесс. В одном документальном фильме "Откуда я такой!" бывший синяк рассказывает, как бросил пить и стал писать авторские песни (чудовищней не придумаешь). Потом построил себе курятник и стал в нем жить. Он говорит корреспонденту: "Я когда пою песню про соседей, про то, что вокруг валяется, про то, как работал на заводе, как ходил в школу, то я чувствую, что в космосе что-то улучшается". Я думаю, что до песен, когда он просто квасил, еще лучше улучшалось, он просто не помнит. Хлопнул стакан - совсем улучшилось, линии распрямились, цветы распустились.

В археомодерне все чем-то занимаются, работают, не покладая рук, но эта работа чаще всего не дает каких-то ощутимых следов, она энтропийна по определению. Потому, что это - работа сновидений. И как таковая она не приводит к упорядоченности, результатам, необратимым последствиям. Все строится и распадается, как фигуры из воды или песка. Модерн истерически жаждет необратимости, результатов, накопления, прямых связей между затратами и прибылью, между тем, что на входе, и тем, что на выходе. Архаика полностью саботирует эту жажду, снова и снова насмехается над ней, обволакивая трудовой процесс парами полнейшей бессмысленности. Советский человек работал бездействуя, и бездействовал, работая. В отместку модерн не дает этой архаической структуре чувствовать себя нормально, терзает ее навязанными неврозами, расстройствами, уколами и укорами остаточного фрагментарного сознания.

Поп-механика

Таким образом, к 80-м годам ХХ века советское общество стало откровенно, фундаментально, чрезмерно, гротескно археомодернистским. До такой степени, что от этого всех стало тошнить. И тогда появились наследники Чаадаева - Чубайс и Гайдар. Это были правильные люди, еще правильнее их была Новодворская. Она выглядит так по-сумасшедшему, потому что страна сумасшедшая. Это она нормальная, а мы - ненормальные. Нам кажется, что она совсем никуда, на самом деле, все наоборот. Она говорит, обращаясь к народу: "Друзья, вы мешаете процессу работы керигмы, вас надо истребить, вы просто ничего не понимаете". Она все говорит абсолютно правильно. Чем разумнее керигматический дискурс, тем большей глупостью в условиях археомодерна он кажется. Жириновский - человек, над которым все смеются. Этот человек говорит абсолютно рациональные вещи, все время. Они выглядят смешными, потому что смешен не он, а мы сами.

Сережа Курехин, тоже любил поступать так. Но он уже сознательно менял все вещи местами. Когда к нему приходили заведомо хихикающие люди со ртом до ушей, то он им рассказывал совершенно спокойно про законы термодинамики - строго по институтскому курса, без каких-либо иронических отклонений, но они хохотали сами по себе. А иногда наоборот говорил с серьезным видом абсолютную чушь и все кивали: "Да, правильно, точно замечено", - соглашалась Алла Борисовна и невысокий нанотехнолог, герой путинских премий портной Юдашкин. - "Сережа-то неглупый мужик, наверное, поначитался книг". А говорил он им в это время полную ахинею. Почему? Да потому что Курехин, понимал (или по меньшей мере догадывался), что в археомодерне вообще нет субъекта с его верификационными моделями, структурами; нет вообще рассудочно-волевого начала. Рассудок или что-то подобное есть, но без субъекта. Есть и воля, но скорее работа желаний, чем воля. Курехин вполне мог доказать это и в беседе с рок-музыкантами (дебилами по определению) и с академиком Лихачевым (дебилом статусным).

Революционный потенциал гиперконформизма

Итак, в 90-е годы у горстки советских западников под крылом интуитивно тянущегося к уму, но лишенного его самых периферийных областей А.Н. Яковлева, возникла "свежая" идея: дать еще один бой архаике, нанести удар по структуре (желательно окончательно уничтожить ее), открыть новый этап керигматизации - а сей раз в форме либеральной модернизации. Наши либералы сказали: мы должны очередной раз подвергнуть структуру геноциду. И... начали это осуществлять. Это называется "реформы" и "шоковая терапия". Русская структура особенно не сопротивлялась (только в 93-м году чуть-чуть), но избрала свой излюбленный метод, к которому привыкла в археомодерне: революционная стратегия гиперконформизма. Она включилась, говоря: да, Борис Николаевич, верно, верно, Чубайс, давайте вас пожизненно канонизируем, вы будете святым Чубайсом электрификатором, а Ельцина с его двором (семьей), а также с его охранниками сделаем пожизненными правителями Священной Демократической России. И принялась заниматься своим привычным делом - подделывать модернизацию, "сбивать реформы с их смысла".

Нелибералы

В начале - середине 90-х был момент, когда у либералов был шанс. Вакуум был настолько велик, а структура настолько оглоушена, что ее геноцид казался вполне возможным. Но для этого либералам надо было бы быть либералами в модернистском, а не в археомодернистском смысле. Еще точнее, им надо было стать либералами, но... они не стали либералами.

Есть такое понятие "нелиберал", пишется не раздельно в смысле "не либерал, но... кто-то еще", а слитно - просто "нелиберал", "не либерал, но и не кто-то еще"... Наши российские либералы - это нелибералы, потому что чтобы быть либералом, надо иметь политическую философию, основанную на субъекте. Для этого надо обладать основными западноевропейскими свойствами, то есть, надо быть современным; ответственным за дискурс, готовым платить и за минусы и за плюсы индивидуально сознательно и волевым образом избранной позиции. У нас таким субъектом является одна Новодворская. Гайдар, и Чубайс, видимо, искренне и глубоко симпатизирует этому субъекту, но сами скованы конформизмом своей комсомольской юности. Они очень хотели дать смертельный бой археомодерну (в его архаической части), но не решились перейти какую-то черту. Нельзя исключить, что археомодерн оказался слишком силен и в них самих. А может быть, они просто махнули рукой: "Бог с ним, с археомодерном, это гигантское засасывающее в никуда болото, нам его не осушить!.." Либералы оказались археомодернистическими чучелами либералов, то есть снова чем-то ненастоящим. А тут пришел и Черномырдин с кукуйским языком, и все стало ясно. В 90-е годы после реально нависшей угрозы модернизации археомодерн опять взял свое.

Путин как воплощение археомодерна

На границе миллениума к нам пришел Владимир Владимирович Путин. Путин, безусловно, является фигурой воплощенного бреда (вспомните, как он в зеленом пиджаке за Собчаком уютно читал газету на фото, обошедшем Интернет). С точки зрения его КГБшной практики это было необходимым навыком: людей там учили двоемыслию и раздвоенности сознания как необходимому качеству профессионала. Путин идеально подходит к модели археомодерна. В каждой своей фразе он смешивает, улыбаясь серыми стальными глазами, керигматический посыл, элементы рациональные, и дерзко проговариваемый лоскут подсознания, структуры.

Я несколько раз видел его выступления вживую, и заметил, что он говорит фразы, каждая из которых обязательно содержит два (как минимум) логически взаимоисключающих друг друга тезиса. Как-то он выступал в Кремле и говорил приблизительно следующее: "наша задача, задача России - ни в коем случае не допустить однополярной гегемонии Соединенных Штатов Америки, поэтому мы должны быть открытым обществом и самым главным партнером для Запада, стремиться в НАТО, в ВТО и согласовывать наши позиции с Вашингтоном, который является лучшим нашим партнером, и вообще Буш - мой друг, но при этом мы не должны забывать, что Соединенные Штаты Америки являются главной угрозой существованию современного миропорядка и процессы глобализации ведут к десуверенизации государств, а ответом на эту угрозу мы должны сделать укрепление толерантности структур гражданского общества, модернизацию и повышенную открытость для западных инвестиций нашей экономики, совершенствование правовой системы и повышение уровня рождаемости, прав и свобод граждан, всех простых россиян, которым необходимо увеличить социальную поддержку, но только не в ущерб крупному частному бизнесу, отдельные представители которого не всегда в ладах с законом, и поэтому говорить о пересмотре результатов приватизации в черные 90-е годы, когда страна впервые за столетия деспотизма встала на путь демократического развития, категорически - я подчеркиваю, категорически, неверно, хотя - что тут греха таить - нажито все это не совсем легальным путем." Но вы и сами нечто подобное миллион раз слышали.

Вначале я подумал, может быть, это компиляция нескольких спичрайтеров, у которых в головах совершенно различные представления и оценки прошлого, настоящего и будущего, может быть, одно предложение написала Джахан Поллыева, другое - Игорь Сечин, третье - Сурков, четвертое - Дворкович, пятое - Патрушев, шестое - Сергей Иванов. Но ничего подобного. Это все оригинальная и холистская, нерасчленимая мысль Путина, которая делится надвое уже после ее произнесения. Перед широким тиражированием в СМИ люди в Администрации Президента нарезают эти дискурсы на отдельные фрагменты и посылают частично на Запад, частично на Первый канал, чтобы удовлетворить и внутренние, и внешние запросы, а также пойти навстречу ожиданиям самых разных общественных сил (и патриотам и либералам). А в самой в речи заложено и то, и то. Причем, аккуратно вырезать очень сложно, так как там есть еще и логические соподчинения: поэтому, так как и т.д. Путин является ярчайшим воплощением археомодерна, а его язык это более резвый и связный, чем у Черномырдина, но диалект все того же кукуйского.

Баланс путинского археомодерна

Что в этом хорошо? То, что это не модерн. Более того, это издевательство над модерном, над здравым смыслом, над субъектом. Это карикатура на рационально-волевую природу современной европейской личности. Реальных нападок на русскую структуру Путин не делает, более того, она постоянно проглядывает в его неудачных шутках и оговорках из грубого школьного жаргона - "мочить в сортире", "обрежем так, что мало не покажется" и т.д. Самое страшное для структуры, это когда параноики типа Петра или Ленина, вкусившие природы субъекта, приходят и раскаленным железом подвергают народ геноциду. Этого у Путина нет.

С другой стороны, это плохо. Потому что в такой программе наличествует и решимость поддерживать модерн на уровне пусть глупейшей, но имитационно западной керигмы: либерализм, демократия, Конституция, гражданское общество, права человека, толерантность - все это фетиши и тотемы, не имеющие никакого отношения к реальности, но русскую структуру они угнетают серьезно и действенно, не давая ей по-настоящему развернуться по ее внутренней логике. В отношении архаики археомодерн - это почти модерн, а в отношении к настоящему модерну - почти архаика.

Путин как образцовый археомодернист структуре ничего спускать не намерен, он намерен ее систематически изводить. Мы думаем, вот-вот сейчас что-то будет - но нет. Не тут-то было. Мы ждем первые 4 года, вот-вот сейчас Волошина снимут. Через 4 года, когда русские взвыли (по-своему - по-немому, как Герасим в "Му-му"), Волошина сняли, но опять ничего не изменилось. И ничего не будет, потому что это археомодерн. Он будет изводить структуру вечно, пока его не снесет окончательно. Путин не осознает археомодерн как болезнь. Он им удовлетворен, если не сказать наслаждается. А тот, кто воспринимает археомодерн как норматив, тот становится на сторону болезни.

Археомодерн как политическая категория

Понятый в таком ракурсе археомодерн на наших глазах из философско-парадигмальной концепции становится важнейшим политическим, политологическим и философско-политическим объектом, явлением, который дает ответы на все вопросы, которые возникают в нашем обществе. Эта концепция является единственной главной фундаментальной и центральной смысловой линией, от которой надо откладывать систему координат при анализе того, что происходит с нами, того, что мы хотим, того, что мы выбираем, того, что мы делаем. Это и осознание самих себя, и осознание модели поведения нашей власти, и осознание того, что с нами происходит, и осознание нашего грядущего выбора.

Младший президент и его "и"

Путинская модель, путинская Россия и путинский курс, план Путина... Обратите внимание, мы проголосовали за "план Путина", не зная его. Потом нам сказали, что мы его не знали, но сейчас он нам его расскажет, а Путин продолжает говорить то, что он всегда говорил, свои привычные археомодернистические коаны.

Избранный (младший) президент Д. Медведев в таком же археомодернистском ключе поясняет, что под планом Путина имелось в виду четыре "и": институты, инфраструктура, инновации и инвестиции. Мы спрашиваем: "Это план?" - "Да, план" - "Тогда мы кто?" - "Действительно, а вы кто? Раз уж вы такие, то и план вам такой, вы на себя посмотрите - вы другого плана, кроме этих энигматических и малоосмысленных слов, начинающихся на "и", и не заслуживаете, потому что сами вы кто? - И...ы". И правильно! Status quo, "ты - мне, я - тебе", все идет по плану.

Я как-то пытался осмысливать эту хитроумную интригу с Медведевым вместо Зубкова... Я уже так полюбил Зубкова, а теперь он, к сожалению, уходит в Газпром, и мы его больше не увидим, он про удочки убедительно писал, по бумажке выступает, в нем очень много хороших черт. Мы так быстро привыкаем то к Зубкову, то к бодрому и без подбородка Сергею Борисовичу Иванову, но нет, был выбран Медведев. Люди начинаю теряться в догадках, что это? Проявление высшей мудрости? Или это просчет? Стратегическая многоходовка - вот сейчас элиты у нас попляшут? На самом деле, в рамках археомодерна эти вещи не исключают друг друга, это может быть колоссальным провалом и одновременно великой мудростью, более того, это одновременно есть и то, и другое. И если провалится, то все скажут, что конечно провал, это же с самого начала было очевидно, что нельзя этого делать, а если не провалится, то все скажут: "Вот это мудрость, я так и знал, вот это правильно, а мы пошли и еще за него проголосовали". Я однажды одного кремлевского чиновника спросил, пойдет ли народ-то голосовать? Он на меня так посмотрел: мол, зачем? И тоже правильно! Каков народ - таково и голосование.

Русская ложь

Сегодняшнее status quo - это археомодерн. В нем, конечно же, идут какие-то процессы, но это процессы, которые нас ни к чему не приближают. То, что происходит в археомодерне, это движение "по ходу дела". То есть, это не движение как таковое, это имитация движения. Вы скажите, как похоже на симулякры постмодерна. Но нет - сходство обманчиво. Это не постмодерн. Сама концепция археомодерна понадобилась нам, чтобы объяснить, почему постмодерна нет в России. Наличие имитационных чучел вместо партий и институтов, изобилие бессмысленных бредовых дискурсов, где одна часть отрицает другую, отсутствие какой-то реальной подвижки в том или ином логическом направлении - это еще не постмодерн, это археомодерн.

Постмодерн в России мог бы быть (или может быть), если здесь победят Чубайс с Гайдаром и Новодворская, если русских подвергнут геноциду по-настоящему, а не так в шутку, как в 90-е годы, завезут сюда менеджеров из США и Западной Европы и рабочую силу из Китая и Индии и провозгласят Соединенные Штаты России. С узкой иностранной верхушкой и широкими нерусскими слоями гастарбайтеров, которым будет запрещено иметь структуру под страхом депортации обратно - на нищую родину. И тогда, возможно, здесь что-то заработает: не машины заработают, не трактора заработают, не станки и не компьютеры, но субъект. Только после инсталляции сюда субъекта и по ходу осуществления изощренных философских операций с ним самим, мы можем всерьез говорить о наличии постмодерна в России. Пока этого не произошло, постмодерна в России нет. Но внешне наш нынешний археомодерн удивительно напоминает постмодерн, но их изыск от ума, а наш - от дурости.

Также Миике напоминает Тарантино. Тарантино осознает значение Миике и всегда говорит: "Смотрите Такеши Миике, японского Тарантино". Но Миике - это не Тарантино, Тарантино - явление постмодерна, Миике - явление археомодерна.

То, что делает наша власть, наша элита, наши вожди - это археомодерн. Российская элита, даже подражая западной, принципиально не понимают, что делают, и это самое главное. Она не изображает из себя, не придуривается и не лжет, она действительно так думает, если угодно. Это гораздо страшнее. Когда вы твердо знаете что-то, что А равно А, и сознательно говорите, что это не так, и А не равно А, то вы лжете. Но это нормальная вещь, это вполне рациональная вещь. Это ложь субъекта. Но когда вы на самом деле не уверены, что А равно А, стена есть стена, что небо сверху, а земля снизу, то это уже не ложь. Может быть вы и лжете, но лжете, уже отправляясь от референциальной базы, которая размыта. Это уже не ложь субъекта, но расстройство сознания. Это делирий, бред. Так сегодня лжет российская власть: не потому, что она скрывает правду, а потому, что она ее не знает.

Модернизация по Ходорковскому не прошла

Возможно ли лечение археомодерна? Как только мы начинаем осознавать так же пронзительно, как славянофилы и западники, что археомодерн является ситуацией глубоко конфликтной, что это заболевание и, если угодно, зло, то мы со всей серьезностью ставим вопрос: что сделать, чтобы это заболевание ликвидировать или излечить?

С ликвидацией болезни вместе с больным все понятно. Поскольку археомодерн у нас в запущенной стадии, и русского начала в нашем нерусском сознании очень мало, то с излечением археомодерном в сторону модерна возможен только план Новодворской. Это логически непротиворечивый план, довольно честный: больному тяжело - его надо убить. Если встать на сторону врачей, которые с ним мучаются, то я бы с этим согласился. Мы не должны к этому слишком легко относиться, это не злодеи и придурки говорят, это говорят ответственные врачи, которые ответственны за помещение, за койки, за искусственный кислород, за медикаменты.

Я разговаривал с Ходорковским перед его посадкой. Он почти откровенно предлагал подвергнуть русских тихой эвтаназии. Он говорил в таком духе: никто, мол, не заметит, как мы всех выселим в коробки, все будет спокойно; нами созданы социальные фонды, чтобы смягчить шок демонтажа национальной государственности. Он понимал, что археомодерн - это болезнь, но он стоял на позициях модерна, полагая, что необходима модернизация. А для этого необходимо, ну, не прямо убить русско-советское население, а его постепенно извести, желательно в комфортных условиях. Он говорил приблизительно следующее: "Я выделяю несколько миллиардов долларов на то, чтобы народу было комфортно исчезать".

Это комфортное исчезновение структуры, экзорцизм русской структуры, эта программа либералов-модернистов, была отвергнута археомодернистом Путиным. Путин сказал: "Археомодерн - это хорошо, это не болезнь, это и есть самая настоящая норма, с гармошкой, ракетой и теннисной ракеткой... И всем сейчас будет роздано по прянику или по башке, ну, это уже, как получится". И верх взял археомодерн, мир сновидений вперемешку с раздражающим, нелепо представленным бодрствованием в лице менеджеров из ВТО, каналом РБК, маркетинговым анализом.

Пространство Консервативной Революции

Где существует концептуальное философское пространство для альтернативного обращения с археомодерном? Для его лечения? Если мы, в отличие от сторонников партии status quo, то есть, от большинства считаем, что археомодерн - это болезнь, если мы считаем, что археомодерн можно излечить, не убивая его носителя, то есть, без экзорцизма структур, то у нас остается очень маленькое политико-идеологическое и метафизическое пространство, где только и можно задаться вопросом, что и как можно сделать в этой ситуации? Это пространство имеет название "Консервативная Революция". Это еще одно особое явление, я много об этом писал, мы об этом много раз говорили в рамках "Нового Университета". Сейчас я имею в виду Консервативную Революцию не как политическую идеологию или политическую философию, но исключительно как то место, занимая которое и с опорой на которое можно взяться за излечение археомодерна в сторону структуры.

Здесь, безусловно, чрезвычайно важно понять, кто будет выступать в качестве субъекта, ставящего перед собой такую задачу. Дело в том, что больной сам себя излечить не может. Человек, находящийся в состоянии археомодерна, принципиально неспособен излечиться сам по себе и выйти за его пределы. Это порочный круг, потому что структура здесь будет блокироваться керигмой, а керигма - структурой, перевес невозможен ни туда, ни туда, и даже осознать, что причину болезни и сам факт ее наличия внутри status quo принципиально невозможно.

О том, что археомодерн - это болезнь нам говорит особая инстанция, не принадлежащая к археомодерну. Чрезвычайно важно выяснить метафизическую природу этой точки. Эта точка не может быть субъектом в классическом понимании субъекта в рамках модерна. Но она не может быть и структурой, это нечто "еще", нечто третье, чего в археомодерне нет.

Врач, враль и вор

Здесь возникает метафизическая концепция врача. Слово "врач" очень древнее, и оно напоминает слова "враль" и "вор". Когда мы говорим "врач", в археомодерне это понятие мгновенно распадается на "враль" и "вор", потому что врач - это тот, кто врет для того, чтобы своровать, ставя диагнозы (неправильные), зарабатывая себя на жизнь продавая сверхдорогие лекарства. Врачи археомодерна это обязательно врачи-убийцы. Под тем, что мы, консервативные революционеры называем "местом врача", в археомодерне зарезервирована фигура "враля" и "вора". Это отдел идеологии, который, собственно, и должен заниматься поиском возможной терапии, но это место плотно занято врущими ворами.

Есть не врущие воры, просто воры - это силовики со стороны структуры. А есть врущие воры - это уже другое крыло, другая башня. Собственно говоря, между ними идет фундаментальная битва за то, где больше и как схватить, но все это делается под эгидой врачевания. А корень-то один у слов "воровать", "врать" и "врачевать", еще "ворожба", "ворожить" - похожий. Сам корень "вр" ("ур") очень древний, священный и обозначает все вместе, как любое сакральное полисемическое понятие. У нас из этого древнего корня два значения (вранье и воровство) в большой политике активированы, а врачевание служит им прикрытием. Но это не модернистское воровство и вранье, но археомодернистские, потому что это патриотическая форма воровства и искренняя форма вранья (т.е. не совсем обман других, это еще фундаментальный обман себя, потому что в археомодерне все обманывает само себя и обкрадывает само себя; фигуры "другого" в археомодерне нет, поскольку способность различия притуплена, сбита.)

Структура в археомодерне не способна спасти сама себя

Итак, если археомодерн и его различные издания не способны сами себя вылечить, то должно быть что-то иное, но мы уже, по-моему, перебрали все, что можно было. О постмодерне говорить нечего - его задача уничтожить даже недоделанный модерн, он сам модерн ведет к искажению и окончательному выпариванию остатков структуры. И архаика нас не спасет - в археомодерне она пленена, и если бы она могла себя освободить сама, она бы давно это сделала, а раз она этого не делает, раз уже лет триста подчиняется наброшенной сетке внешней агрессивной модернистской керигмы, значит с ней что-то не то. Тот факт, что эта архаика не сбрасывает модерн сама по себе, означает, что она и в самой себе несколько испорчена, далека от стройной структуры полноценного традиционного общества.

Индусский археомодерн современной Индии гораздо более устойчив с точки зрения структуры. Там 1% процент модерна и 99% архаики, нормально существующей сквозь модерн. Но по мере модернизации индусской политической элиты, все больше и больше это заболевание ширится, но пока это еще в приемлемых и некритических пропорциях. Однако и такая мощная и массивная архаика не может сбросить колониальное покрывало модерна.

В русском археомодерне модерна гораздо больше, он намного более ядовитый, и намного более покорежил наши национальные архетипы. Наше бессознательное фундаментально искалечено модерном, потому что одно дело верить в идолов, другое дело - в Христа, третье - в паровые машины, а четвертое - в шоппинг, в турецкий курорт, в гламур и Ксению Собчак. Согласитесь, вера в гламур и в Бориса Моисеева - это почти приговор нашей архаике. Вера в Путина - это еще куда ни шло, но вера в Медведева и его четыре "и"... Это ключевой момент, здесь, как раз, археомодерн доходит до своей критической фазы, где сама архаика проявляет себя самым чудовищным образом, с тыла.

Консервативно-революционный субъект рождается в ходе модернизации

Сама архаика не способна себя спасти. Так где же точка врача? Понятно, что в мейнстриме ее нет, понятно, что в широком запросе масс ее нет (потому что запроса на это нет). Тут мы должны обратиться к аналогичной ситуации в европейском опыте. Когда и при каких обстоятельствах возникла Консервативная Революция в Германии? Она возникла тогда, когда бурно модернизирующееся германское общество, которое было самым архаичным из европейских, вдруг начинает осознавать процесс модернизации как возможность выбора - рационального волевого выбора. Самое внимание обратите на эту формулу, из нее вытекает, что Консервативная революция - это не архаика!

Это не всплеск архаики. Все, что является всплеском архаики, это археомодерн, и наличие архаики нас ни в какое традиционное общество, и тем более ни в какую Консервативную Революцию не приводит. Всплеск архаики в рамках археомодерна фундаментально купирован при любых обстоятельствах наличием этой болезненной конструкции. А Консервативная Революция возникает тогда, когда появляется движение в сторону реальной модернизации, когда появляется разумный и волевой субъект. Но это субъект, появившись, рассматривает эту модернизацию не как судьбу, а как вызов. И тогда он только и может поставить под сомнение оправданность керигмы модерна. Консервативно-революционный субъект ставит под сомнение модерн и делает сознательный и волевой выбор в сторону структуры.

Это рассудок, который сознательно и волевым образом становится в психоаналитической модели на сторону сновидений. Пример такого выбора: Карл Густав Юнг. Фрейд, который стоял на стороне керигмы против структуры для того, чтобы ее извести, создает методологию работы с структурой. И вдруг появляется его ученик, модернист и психоаналитик Юнг, который говорит: "А не встать ли мне на сторону архетипов, не признать ли за ними онтологические свойства?" То есть, не пересмотреть ли эту критику иррефлексивного внутри субъекта в пользу иррефлексивного?

Это сходная черта очень многих консервативных революционеров: их глубокое увлечение керигмой, модернизмом, юность, проходящая в самых революционных радикальных кружках, занятие революционной прогрессистской философией. Этим они и отличаются принципиально от остальных консерваторов. Консерваторы всегда выступают за сохранение: будь-то сохранение архаических структур или того же археомодерна. Консерваторы не фиксируют внимания на субъектной рационально-волевой сфере, они либо до нее не доходят, действуя по инерции, либо сразу проскальзывают тот момент, где существует выбор, и становятся на сторону модернистов, как это сделал Чаадаев.

В пространстве своеобразно понятой модернизации, рационализации, отрыва от корней, перехода к субъекту, к волевой сфере, на границе между керигмой и структурой, находится возможность Консервативной Революции. Консервативная Революция никогда не может быть простой данью инерции. Когда мы говорим: "Ну, мы - русские, мы люди, у нас работают архетипы" - это будет археомодерн. Это похоже и на постмодерн, и на Консервативную Революцию, но это не постмодерн и не Консервативная Революция, это археомодерн. Настоящая Консервативная Революция - это дело субъекта, это сознательный и волевой выбор, обдуманное и неинерциальное обращение к структуре как к ценности.

Это воинствующий структурализм, структурализм с пулеметом наперевес. Не случайно одним из основателей структурализма был князь Николай Сергеевич Трубецкой, которого на Западе знают все представители структуралистского и постструктуралистского направления как фонолога и крупнейшего структурного лингвиста, но никто не знает, что он применял эти модели к политической философии евразийства.

Консервативная Революция - это выбор субъектного начала, то есть, той особой инстанции, которая проходит модернизацию, замечает археомодерн, осознает его как болезнь, но принимает решение, что помимо двух напрашивающихся возможностей работы с археомодерном - сохранение status quo и экзорцизмом структуры - есть и третий путь. Это путь славянофилов и евразийцев. Ведь не случайно именно из их среды родилось понятие "революционный консерватизм". Его вывел Самарин, потом уже Томас Манн его взял, а у Томаса Манна его заимствовали наши ортодоксальные учителя и авторитеты, как Артур Мюллер Ван ден Брук, Эрнст Юнгер, Освальд Шпенглер, Карл Шмитт и другие.

Революционный потенциал консерватизма

Здесь возникает самое интересное. Консервативно-революционный путь требует субъекта, и соответственно, рационального волевого выбора, то есть того, на что принципиально археомодерн не способен. Требует ясного, резкого и отчетливого понимания конфликтности архаики и модерна, а так же полное осознание и даже ощущение болезненности их суперпозиционного существования в рамках единой общей модели, той модели, которую я описал. Поскольку всякая политическая философия вначале философия, а потом уже политическая практика, то, безусловно, корректно сформулированные посылки и постулаты консервативно-революционной методологии как могучей терапии русского археомодерна сами по себе не могут существовать в качестве простой лаборатории мысли, но и не могут сразу воплотиться в политическое движение. Желание разделять эти вещи ("давайте заниматься политикой и не будем лезть в философию" или наоборот, "давайте изучать философию, а политика грязное дело") абсолютно порочно. Мы должны в сотый или даже в тысячный раз начинать с того, чтобы политическое и философское сопрягалось, пересекалось, и из этого сочетания политического и философского должно наконец родиться то, что станет русской Консервативной Революцией.

Это место врача, о котором мы говорили, надо вначале отбить, утвердить и отвоевать - это самое первое действие. Таким образом, надо осознать археомодерн как болезнь, встать к нему в фундаментальную оппозицию, встать на сторону архаики в археомодерне, действую во имя традиционного общества, но при этом надо быть не менее, а то и более рассудочно-волевым модернистом, настоящим и полноценным субъектом, так как в противном случае эта ситуация никогда не разрешится, и болото археомодерна поглотит все начинания. В этом и состоит революционный потенциал консерватизма, необходимый нам для отвоевания конкретной позиции, для реальной политико-философской терапии нашего русского общества и всего мира.

Прежде всего нам необходимо нащупать то место, где модерн будет ясен как парадигма, и архаика будет ясна как парадигма. Иными словами, мы должны быть достаточно современными, чтобы понять и современность и архаику. Об этом я говорил в лекции "Енох омраченный" и в книге "Постфилософия". А развернутое описание модерна и традиционного общества как двух противоположных парадигм я описал в книге "Философия традиционализма". "Кризис современного мира", "Восток и Запад", "Царство количество и знаки времени" Генона и "Восстание против современного мира", "Оседлать тигра" Эволы для этого незаменимы.

Мы должны живое и мертвое, рассудочное и безрассудное, структуру и керигму строго развести по разные стороны. А для этого мы должны их понимать, фиксировать в нашем субъекте и рефлексивное, и иррефлексивное начала. То есть, мы должны по-кантиански четко отрефлексировать работу и устройство чистого разума, а затем, следуя за философами подозрения, помыслить и отрефлексировать структуры, чтобы встать на их сторону, твердо зная, что это за сторона и как она устроена.

Мы, впрочем, слишком забегаем вперед, говоря о том, чтобы встать на сторону структуры. Давайте все последовательно:

  1. вначале мы понимаем, что археомодерн есть болезнь,

  2. потом мы понимаем, что она не может быть излечена в пользу модернизации,

  3. далее, освоив тем не менее определенный уровень модернизации, став субъектом, мы делаем выбор в пользу структуры, и

  4. встав на сторону структуры, предпринимаем ряд шагов, которые воплощаются в интеллектуальном, а параллельно в социальном, политическом, и в конечном итоге, конкретном политическом действии.

La chose vile

Практические рекомендации консервативному революционеру.

Во-первых, консервативные революционеры должны отказаться от упрощенного понимания проблематики Традиции и современности, все гораздо сложнее. Для начала нам необходимо осознать, что в центре сознания консервативного революционера главным объектом стоит археомодерн. Археомодерн - это то, с чем мы, русские, имеем дело вовне и внутри; это то, что мы лечим, но не только в других, но и в себе, но лечим как "другие мы". Тот, кто будет лечить - это не тот, кто есть сейчас, не тот, кто ест.

Тематизация археомодерна, помимо прочего, является главной политической задачей нашей власти, не зависимо от того, будут они его сохранять или нет, воспринимают ли они его как здоровье, или ощущают интуитивно, что это ненормально. Разговор о модернизации, или не о модернизации, о консерватизме, и о любой политике сейчас в нашем обществе, когда рассеяны дымовые завесы предшествующих политических этапов, становится в центре внимания. Любой дискурс нашей власти и нашей политики (и о нашей власти и нашей политике), о нашем прошлом, настоящем и будущем должен и проходит отныне в пространстве мысли об археомодерне, как бы мы к этому не относились и с какой бы позиции не заходили. В археомодерне мы обнаруживаем самое главное. Это главный предмет, то, что в алхимии называется la chose vile, некая "отвратительная грязная вещь", которая, тем не менее, является первоматерией Великого Делания и хранит в себе возможность преображения в золото.

Археомодерн и есть главный объект, другого нет. С ним мы должны отныне обречены иметь дело, его мы должны подвергать терапии, выносить на свет и одновременно очищать с помощью методик Консервативной Революции.

Глупость - наше оружие

У консервативного революционера должно быть три стратегии в зависимости от того, к кому он обращается.

Первая стратегия, если он видит перед собой археомодерниста, у которого очень сильная структура и очень слабая (на грани исчезновения) керигма. В этом случае мы имеем дело с русским (евразийским) кадром. Если керигмы настолько мало, что и Бог бы с ней, то в таком надо поддерживать и всячески раздувать архаическое начало. Не надо ему говорить ничего умного, ему надо говорить все очень глупое и очень весомое.

Чистое архаическое начало в археомодерне, там, где керигма и не валялась, а есть одна структура (человек не бредит - и не бродит по ночам по крышам - в таком случае, а просто мирно спит), мы должны ее всячески укреплять. Более того, там, где существуют попытки модернизировать наших людей, отучить их быть такими глупыми, мы должны противиться этому и говорить: "Нет, стоп, глупость - наше оружие". Это, на самом деле, оружие консервативного революционера, так модернистская керигма называет "глупостью" бессознательное русского человека, которое вполне полноценно, но просто задавлено, не может концы с концами связать и поэтому оно болеет. Но оно-то ценнее всего.

Вот тут-то открывается тактическая возможность поддержки нами археомодернистов перед лицом модернистов). Но мы должны доводить эту поддержку до абсурда, прославлять архаическое не только в Путине, но и в фарфоровом Медведеве. Можно предложить канонизировать его прямо сейчас, за будущие его заслуги перед Родиной. Да и так у него много заслуг уже - национальные проекты осуществлял, и вообще он достойный человек, и много еще достойного сделает. И Зубков достойный человек, там практически все достойные люди, голосовать можно даже не за одного, а за двоих, за троих, двумя, тремя руками. Таким образом, наша поддержка укрепит структуры сновидений нашего общества. В данном случае, чем глупее, тем лучше, если речь идет о русском человеке, настоящем русском, у которого нет помыслов вообще, который невинен в этом отношении, ведь когда помыслы возникают, с ними приходит соблазн.

КР-модернизация

Когда мы обращаемся к тем русским людям, у которых есть структура и уже есть керигма, и эта керигма начинает работать, то мы прибегаем к иной стратегии. В этом случае мы имеем дело с субъектом, который рефлексирует свою рефлексию, и он для нас чрезвычайно ценен. Встретив такого, мы должны отложить в сторону политико-философское юродство и перейти к форме общения номер два. Правда, такого субъекта в чистом виде практически не бывает, кроме как в либеральных кругах (но не в "нелиберальных") кругах. В русской среде таких людей почти нет, разве что среди математиков.

Но в любом случае, при встрече с другими людьми, наделенными признаками субъектности, или в своем кругу для консервативных революционеров жизненно необходимо провести операцию по фундаментальной модернизации собственного сознания. Консервативные революционеры должны быть людьми современными, тщательно осмыслить западноевропейскую философию и потом - с помощью инструментов этой великолепной и идеальной западноевропейской философии - скрупулезно провести ревизию собственной структуры, русских сновидений, вычленив из всего этого самобытного русского субъекта, русскую рациональность, которой как таковой еще нет, но которая может и должна быть. Иными словами, главная задача консервативных революционеров - самомодернизация и модернизация себе подобных, модернизация в том самом фундаментальном парадигмальном смысле, о котором я говорил. Речь идет о том, что парадигма модерна должна быть осмыслена и освоена, то есть, консервативный революционер фундаментально отличается от археомодерниста тем, что он абсолютно свободно чувствует себя в керигме. В том числе и в керигме модерна.

Консервативно-революционный тип - это уникальный в русском контексте тип, почти не встречающийся в наше время тип умного русского. Такого русского никогда не было, потому обычно русский - это как раз глупый, а умный - это не русский. Умный русский - это парадокс. Причем, говоря "глупый" я не хочу обижать мой народ. "Глупый" - в хорошем смысле, в священном смысле, глупый - значит, священный, слишком священный для того, чтобы быть умным. Нам надо перестать быть слишком священными.

К русской керигме

Консервативным революционерам в рамках консервативно-революционного врачебного терапевтического пространства необходимо создать то, чего еще не было даже близко. Самая главная задача терапевтического метафизического действа - это создать русский субъект, того, кого нет. Выстроить такую керигму, которая будет расти из нашей структуры, не позаимствовать керигму откуда-то, а вырастить из себя. У нас есть некоторые наброски к такой керигме. Это, в первую очередь, богословие русского православия, особенно в его чистой старообрядческой форме.

Это пролегомены к русской керигме. Но обратите внимание, именно старообрядцы - носители русской керигмы в большей степени, чем новообрядцы, которые в больше степени являются продуктами как раз археомодерна. Староверы в определенном смысле сохранили и еще больше развили в гонениях и рациональное и волевое начало, способность основывать свою жизнь и свои поступки на правилах и нормах, которые резко противоречили устоям окружающей среды. В борьбе со средой староверы ковали русского субъекта, русское самосознание и русскую волю. Но посмотрите: они-то и были основателями модернизации русского общества. На них-то и была основана настоящая национальная модернизация. Вспомните всем известные факты про русские мануфактуры и русскую промышленность, и даже про русское искусство, активно финансируемое старообрядческими купцами. Старообрядцы, свободно и без комплексов оперирующие со структурами, до сих пор на уровне сознания куда более современны, чем никониане. Но никониане более современны, чем обычные материалисты, атеисты и агностики, которые верят просто в какую-то дремучую чушь. Так церковный модернист Кураев, наш Бультман, говорит: "Только керигма в православном учении для нас приемлема, все остальное надо гнать поганой метлой оттуда, все мифы, все сакральное". Но старообрядцы еще более модернистичны, чем Кураев, так возводят личное мнение и личную волю на вершину ценностей. Такого вообще русские не знали никогда. Для старообрядца мысль человека сопоставима с властью, они могут сказа "Пошел вон отсюда!" кому угодно, царю, чиновнику, патриарху могут сказать. И ведь сказали - и поплатились, но ведь до сих пор говорят и до сих пор платят.

Вот это и есть русский субъект, где решения сознания и воли инсталлируются как абсолютный императив в том археомодернистическом компоте, в котором мы живем. Старообрядчество, на мой взгляд, пример и образец для русских консервативных революционеров, хотя в нынешнем положении, это скорее памятник русскому субъекту, но не сам русский субъект. Возможно карта и план по его поиску. Настоящими архаиками являются обычные люди, у которых в голове вообще ничего нет.

Таким образом, перед консервативными революционерами сегодня стоит совершенно новая задача: задача русской модернизации, которая была бы пресуществлением русской структуры в русскую керигму. А керигма и есть модернизация. И это не имеет никакого отношения к фетишистским заклинаниям о гламуре, технике, банальностям менеджмента или торговли. Под модернизацией археомодернисты понимают стиральную машину, в реальности модернизация - это исключительно философское явление. Тот, кто не способен к этому философскому действию, тот дисквалифицирован для проведения модернизации. Задача консервативных революционеров - это проведение национальной модернизации русского общества, сознательно, пронзительно, с открытыми глазами, глядя и на структуру, и на керигму, и на их конфликт, и на археомодерн, и на проект модернистов и на массы тяжелого архаического бессознательного. Представляете, какая гигантская работа предстоит нам?

Суд над археомодерном

Я к этому подводил с разных сторон, в несколько заходов, сейчас все линии сходятся в одну. Я думаю, что мы должны четко знать, с чем мы имеем дело. И не просто ожидать, когда наступит кризис археомодерна. Археомодерн тематизирован отныне, и значит, что он уже подвергнут кризису. Кризис - это как раз разделение, по-гречески это суд. Суд над археомодерном - вот наша задача

Мы должны сказать, что то, что мы сейчас имеем - это нехорошо, это очень и очень плохо, и более того, дальнейшее поддержание status quo чудовищно, поскольку лишь блокирует настоящее выздоровление. Когда мы вопреки очевидности говорим, что "этот человек здоров", а он болен, мы лишаем его последнего шанса на реальное излечение. Когда мы говорим, что этот врун и вор - врач, мы лишаем себя и других шансов на реальное выздоровление. Надо сказать, что вор это вор. Мы не должны обязательно впадать в историку, если вор. Ну, вор - вот и то молодец, это тоже очень русская черта, архаическая. Да ты наверное, не только воруешь, но еще и бредишь? Что ж совсем хорошо, наш человек! Мы тебя не обижаем, сиди на своем месте, хочешь - выше посадим, только не надо вороватый бред выдавать за врачевание. И тем более делать вранье и воровство занятием консервативных революционеров. Нельзя обманывать самих себя. Вранья и воровства и без нас предостаточно, нам необходимо сосредоточиться на врачевании.

Археомодерн и подержание status quo - это самая отрицательная политико-философская программа, которая может быть. Чистые модернисты и либералы, которые вытягивают половину из этого противоестественного сочетания, как Чаадаев, славянофилам чрезвычайно помогают. Они либералы, и они нам очень нужны. Они молодцы, так как показывают сущность того, с чем мы имеем дело. Но таких почти нет, большинство модернистов являются квазимодернистами, по сути дела, другим изданием все того же археомодерна.

Диалог с Соросом

Я много раз рассказывал, как я был на конференции Сороса, когда собралось триста грантополучателей поговорить об открытом обществе. Все говорили: "Как хорошо, Поппер, Джордж Сорос, дайте денег". "Прекрасная книга Поппера, а так же Хайека, дайте, Джордж Сорос, денег" - говорил другой. Потом вышел один журналист и сказал: "Джордж Сорос, я не читал Поппера, дайте денег просто... денег". Кажется, Поппера знали из собравшихся только политолог Максим Соколов, похожий на "бородатую женщину", но по его спокойному лицу было видно, что деньги от Сороса он уже получил, и Марк Масарский, бывший философ, с головой бросившийся в спекуляции и кооперативное движение (вначале он все приобрел, потом все потерял, теперь он во всем раскаивается, и просит, чтобы его снова называли "философом").

Я вышел тогда к трибуне и на английском - до этого все говорили на русском, Соросу переводили, он практически спал, предугадывая следующего и следующего, и следующего оратора, у него из уха выпадал наушник (было организовано все чудовищно, совершенно не по-миллиардерски - и здесь стырили) - сказал: "Сорос, уезжайте вон отсюда, вы - свинья, нам не нужно ваше "открытое общество", открытое общество и политическая антропология, на котором оно основано, не совместимы с ценностями нашего народа". Сорос вскочил, проснулся, ожил, подошел к микрофону и сказал: "Это первый человек, который здесь из вас читал Поппера, первый, который тут же меня послал, если бы вы его прочли, вы бы меня тоже, может быть, послали. А вы сволочи, а не либералы... Деньги, да деньги. Деньги - это ничто, Поппер - все". Зал: "Да-да-да, именно так, ваше сиятельство, но только дайте, все же, денег". После этого он стал гранты давать уже на все подряд, на полные безобразия, лишь бы что-то люди делали. Он устал настаивать, что если есть субъект - будет модернизация, а если будет "дядя Сорос, дайте денег" - не будет модернизации.

Таким образом, 90% русских модернистов - это архаики, а настоящими модернистами должны быть мы, консервативные революционеры, вот мы-то и должны знать западноевропейскую философию, как ее знали великолепно и славянофилы, и евразийцы.

Атака модерна со стороны постмодерна

Как мы должны обращаться с модернистами? Если мы модернисты, действительно, убежденные и настоящие, правильные, то у нас есть для них в запасе есть еще одна стратегия. В этом случае наш модернизм должен быть активным и опережающим. В данном случае я очень рекомендую, не только проводить модернизацию своего сознания и своего быта, но и исследовать постмодерн. Это просто, если действительно по-настоящему захотеть понять модерн, тогда будет понятен и постмодерн.

Если оставаться на уровне археомодерна, то постмодерн будет тайной за семью печатями. Но мы, консервативные революционеры, вполне можем освоить постмодерн и на этом языке говорить с модернистами, чтобы они заткнулись навсегда. Не просто пересказывая им какие-то обрывочные русские сны, надо которыми они будут только привычно глумиться, но освоив Делеза и Бодрийяра, зайти к ним стыла, из будущего. Вам будут что-то лепетать о позитивизме и Конта, а мы им сразу - Барта. Таким образом, вопрос будет закончен.

Постмодерн в наших условиях может быть замечательным изящным оружием консервативного революционера, потому что у нас нету никакого постмодернизма, и нет, и не может быть его носителей. Он не опасен, это совершенно безвредная вещь потому, то, что мы называем постмодернизмом в России - это позиция Юкста, это археомодернистический бред о постмодерне, это не постмодерн. В России его просто быть не может, потому что нет модерна. Поэтому модернизация консервативных революционеров одновременно должна захватывать и постмодерн.

Мало стать ретромодернистами (освоим сейчас Канта, потом Конта, Гегеля и будем разговаривать). Это нужно сделать, без этого не будет субъекта, не будет рационально-волевой инстанции. Но этого не достаточно, надо освоить и постмодерн, и более того, никто кроме нас в России постмодерн в философском смысле не освоит, потому что именно Консервативная Революция своей энергией и движет нас в модерн, и за его пределы, в чистом виде. Акт Консервативной Революции возможен лишь как волевой и рассудочный выбор между керигмой и структурой. Делая выбор в пользу структуры, мы утверждаем самую высшую форму керигматического начала, высшее действие рассудка - сознательно пожертвовать собой. Но такая жертва возможна только тогда, когда этот рассудок есть.

Археомодерн же "жертвует рассудком", когда его нет. Не велика жертва - отдать то, что тебе не принадлежит, то, чего у тебя нет. Но когда ты понимаешь волшебную силу разума, не псевдо-понимаешь, не (не)понимаешь (в одно слово), а когда ты на самом деле почти телесно знаешь, как функционирует такое удивительно явление, как разум, согласиться отдать эту чудесную и драгоценную вещь темной чудовищной хлюпающее структуре, работе сновидений, которой у последней пьяни намного больше нас, - вот это действительно жест, это действительно выбор, это действительно действие, которое незамедлительно повлечет изменения в самой структуре мира - и конечно, во властных инстанциях, потому что власть есть не что иное, как воплощенная форма знания. Не случайно книга Фуко называлась "Воля к истине", как "Воля к власти" Ницше. По сути дела, знание и власть - это вещи в измерении субъекта тождественные.

Русский субъект

Русский субъект, поставленный как задача и цель на горизонте Консервативной Революции, это не тот западноевропейский субъект, о котором мы говорим, это другой субъект. Мы о нем не можем сказать ничего более определенного, поскольку это то, чего пока нет. Русский субъект должен отличаться свойствами субъекта (как мы его понимаем в модерне), но одновременно, он должен быть и чем-то иным... Русский субъект - это совершенно особое эсхатологическое явление. Чтобы приступить к нему, к самой мысли о нем, предварительно необходимо жестко понять, что русского субъекта раньше никогда не было. "Русское" было, субъект был, а русского субъекта не было и нет. Поиск этого субъекта, его институционализация через философско-политический процесс - самое главное. Русский субъект - вот ключ.

Археомодерн вечно срывал собой любое приближение к этой теме. Он ставил на этом пути непреодолимые преграды. Нерусский субъект был, а русского субъекта не было и нет, мы до него никогда не дотягивали. Во всем виноват археомодерн, он блокировал этот процесс. Мы должны покончить с ним, уничтожить его, сломить эту болезненную, отвратительную модель отношения керигмы со структурой.

Евразийство как политическая философия: дробь человеческая

Теперь о значении политической философии евразийства.

Я недавно читал на эту тему в ЛГУ на философском факультете лекцию студентам, которые были более открыты и внимательны, чем преподаватели, которые, наоборот, бредили, а студенты нет, не бредили, просто чесались, просто сидели. Когда я им хотел проиллюстрировать, что такое политическая философия евразийства, то привел им такую картинку. Представим себе, что политическая философия - это не один этаж, а два, в ней есть "числитель" и "знаменатель", как в дроби. Человеческая дробь в точности соответствует паре - структура и керигма.

Есть царистская политическая философия, где есть керигма (самодержавие, православие, народность) и есть русская - сновидческая - структура внизу, в знаменателе, которая по-своему все это воспринимает и перетолковывает. Есть другая дробь, политическая философия советизма. Она имеет ту же русскую структуру под собой, в знаменателе, который (еще в большей степени) перетолковывает эту новую керигму, теперь советскую. И то, и другое есть археомодерн, но с совершенно разными числителями.

Политическая философия евразийства заключается в том, чтобы понять, что в этих дробях общего и привести их к общему знаменателю. А знаменатель у них и так общий; это - русская структура; она проникает сквозь разделительную черту и в советскую философию, и в царистскую. Но не царистская политическая философия является структурой, а что-то общее, что есть и в царизме и в советизме.

Евразийцы как структуралисты и политические акторы призывали именно к этому. Они говорили: "Давайте, найдем общий знаменатель; этот общий знаменатель находится в глубине, там же, где иррефлексивные принципы или архетипы коллективного бессознательного Юнга или импульсы Фрейда. Так давайте подвергнем их рефлексии, - говорили евразийцы, - давайте создадим политическую философию евразийства, на базе общего знаменателя, давайте спустимся глубже, чем другие, чтобы подняться выше, чем другие."

Почему нас и не понимают, когда мы обращаемся с нашим евразийским дискурсом. Мы предлагаем спуститься глубже, чтобы подняться выше. И то и другое вызывает у плоских людей оторопь... Но сегодня я раскрыл карты... Нас всегда воспринимают за что-то другое. Мы всегда находимся ниже черты банального сознания, и выше черты интеллигентской рефлексии. Но в археомодерне все так перемешано, что этой черты-то уже нету, потому что часть модерна (и его керигмы) обвалилась ниже этой черты. Эта черта между керигмой и структурой - это и есть рацио. Вот эта дробь, рацио, ratio, рассудок, он и прогнил, он провалился.

Между керигмой и структурой функционируют свободные потоки, когда мы говорим: давайте возьмем русскую структуру в качестве общего знаменателя белой и красной модели (мы оперируем здесь примитивными категориями - это "высшая математика" для кошек). Мы призываем не к белой и не к красной керигме, мы призываем к русской структуре, к тому, что является общим по отношению к знаменателю. Но... этот знаменатель никогда не имел своей собственной керигмы, своего собственного числителя. В числителе стояли какие-то чуждые керигмы. И уж совершенно точно, общий знаменатель не подходит к либеральной западной керигме.

Задача, которую поставили перед собой первые евразийцы и которую они начали решать, - это предать этому великому русскому немому язык, но не кукуйский, на котором он обычно говорит, а настоящий - евразийский, настоящий русский язык. Он будет странен, он тоже будет напоминать что-то сновиденческое, но от сновидения мы никуда не уйдем ни в Консервативной Революции, ни в археомодерне, ни в постмодерне. Однако эта работа сновидений должна быть упорядочена, открыта, она должна свободно и спокойно проникать в наш национальный рассудок и возвращаться назад в свои теневые сферы.

Вы знаете, какую энергию мы освободим, когда сделаем хотя бы один шаг в этом направлении? Первый шаг по-настоящему, в этой политико-философской евразийской практике? То, что вы не видите этой энергии, означает, что мы еще этого шага не сделали. Энергия пробуждающихся структур - это энергия способная изменить ход мировой истории, все обрушить или наоборот, все создать с нуля. Только криво и косо затронув это, Советский Союз сумел создать грандиозные конструкции. И это еще находясь в болезни, в бреду: гигантские технические прорывы, огромные волевые импульсы, мобилизация масс, которые шли бесконечными потоками на фронт и стройки. Для этого была нужна энергия, гигантская энергия, но эта энергия тут же и дала о себе знать, как только русскую структуру чуть-чуть пошевелили.

Русский Ereignis

Задача, которая стоит перед Консервативной Революцией - это осуществить национальный взрыв. Рождение русского субъекта - это таинство, это то, чего в нашей истории не было. Сделать это, значит - сделать все.

Православная керигма нам, честно говоря, не очень помогает это сделать, потому что она говорит: привет, все закончено, теперь по нашим циклам вы все сгниете, археомодерн ли или постмодерн - это все царство антихриста. Абсолютно правильно говорит православная керигма, но, к сожалению, она лишает нас надежды осуществить то, о чем мы говорим. Тут я предлагаю, полностью сохранив православную керигму, и утвердив ее, обратиться все же к другим консервативно-революционным методологиям, в частности, к Хайдеггеру, к его учению об Ereignis или о Втором Начале (Zweite Anfang).

Я думаю, что фундаментально отождествив народ с хайдеггерианской категорией Dasein, мы открыли для себя возможность будущего, потому что по Хайдеггеру, время Dasein течет иначе, чем время рассудка. Время Dasein течет из будущего в прошлое. В горизонте будущего Dasein есть Sein, то есть собственно бытие. Мы сказали в четвёртой лекции о Хайдеггере, что у нас, русских, вместо европейского Dasein'а - народ. Таким образом, народ, в своем наиболее подлинном и аутентичном бытии живет в будущем. Хайдеггер называл это "онтологическим будущим", когда Dasein становится Sein, Er-Eignis, т.е. событием. Он воспринимал это событие как финальный выбор подлинного и верного после того, когда будет осмыслена цепочка заблуждений. Вся западная философия по Хайдеггеру - это накопление заблуждений, которые ведут к эсхатологической терапии. Когда заблуждения накопятся до последней высшей нигилистической модели ницшеанского толка, произойдет переворот, и не то, чтобы все вернется на свои места, но Dasein выйдет к вечному и неотменимому измерению бытия.

Наша задача в таком случае осуществить русский Эрайгнис, то есть, сделать так, чтобы русский народ сбылся. Русский народ может и должен сбыться в акте появления русского субъекта. Русский народ не сбылся - пока не сбылся. И это промыслительно. Возможно, накопление ошибок и само явление археомодерна не является временным и случайным искажением нашей судьбы. Это не простуда, которую мы где-то подхватили. Это фундаментальная, фатальная, роковая болезнь, которая призвана очистить нас к высшему свершению.

Я думаю, что в этом консервативно-революционном действии и в тематизации археомодерна в качестве основного объекта исследования лежит реальный путь к тому, что можно назвать русским Эрайгнисом.

Если мы хотя бы отдаленно догадываемся, о чем сейчас идет речь, памятуя о значении Политического и Государственного, которое было изъяснено в той же четвертой лекции о Хайдеггере и которое заменяет русским полноценную философию (поэтому, когда мы говорим о керигме в России, мы обычно говорим о Государстве), мы понимаем, что речь не может идти просто о философском движении, о направлении мысли. Любое подлинное мышление, любой даже самый маленький шажок в духе, в этом направлении автоматически повлечет за собой фундаментальные потрясения социально-политического плана. И наоборот: главные социально-политические процессы актуальности - пусть даже по обратной логике, пусть даже с обратной теневой стороны - вот-вот соприкоснутся с теми философскими проблемами, которые мы обсуждаем.

То-то будет весело...